Борьба за трон. Посланница короля-солнца - Уильям Эйнсворт

со всеми бумагами, необходимыми для доступа к персидскому шаху. Мишель получил приказ придумать для местных жителей какой-нибудь несчастный случай, в котором погиб бы Фабр по дороге, где ему предстояло проехать, и чтобы сам Мишель был признан всеми и приветствован как его преемник. Преступление должно совершиться в какой-нибудь дикой, пустынной местности, где бы не могло иметься никакого доказательства насилия. Все мелкие подробности и подготовления к исполнению плана Ферриоль предоставил почину своего доверенного. Главная важность состояла в самой цели: представиться ко двору персидского шаха не Фабру, а Мишелю.

Прежде всего последний выждал отъезда своей жертвы, чтобы знать его маршрут. Были два пути: морем, заходя в Синоп и высадившись в Трапезонте, и сушей. В обоих случаях в Персию приходилось въезжать через долину Аракса и через Араратский проход.

Фабр избрал сухопутье, как более безопасное. Хотя морем путь был ближе, но, отправляясь на неудовлетворительном маленьком судне, ничем не защищённом, приходилось опасаться нападения в открытом море; затем от Трапезонта в Эривань предвиделось более опасных переходов, представлявших утёсистые трудные проходы через Мошикские горы, между стенами диких дубов, окружавших долину Куры, прежде чем достичь Гордиевых гор у источника Евфрата, то есть у самых границ Персии, — почти дружественной страны.

Как только Мишель был извещён, то поспешил пуститься в путь морем, чтобы сделать необходимые приготовления к нападению. От Трапезонта после перехода Мошикских гор он должен был, по его расчёту, достичь Араратского прохода за три или четыре дня до прибытия каравана Фабра.

Кроме того, он принял меры, чтобы запастись преданным ему человеком в лагере неприятеля. Он поручил эту роль распутному Сюферу, тому, на которого, если читатели помнят, Мишель обратил внимание своего начальника как на человека, способного на все бесчестные дела, в тот день, когда совершилось между ними соглашение.

Сюферу поручили овладеть доверием Фабра, втереться к нему и устроиться около его личности, чтобы следить за ним, подстерегать его, похитить у него нужные бумаги, нанести ему удар, если представится случай, и во всяком случае явиться на назначенное место свидания в Араратском проходе, чтобы известить своего начальника.

Такие поручения нелегко было осуществить. Жан Фабр был слишком осторожен и догадлив, чтобы попасться, и не было никакой вероятности, чтобы он легко привязался к незнакомцу, который показался бы ему подозрительным. Мечтать же проникнуть к нему и завязать с ним знакомство в Константинополе или его окрестностях было бы грубой непредусмотрительностью, так как Фабр особенно здесь остерегался. Сюфер издали следовал за маленьким караваном, к которому он присоединился по ту сторону Скутари. переодевшись странствующим поэтом-певцом, с гуслями через плечо. Он ехал один, верхом, в сапогах и закутавшись.

Это было зимою. Сильно снежило и заметало следы. Несчастья случались часто: то проваливались в снег повозки, то лошади вязли в невидимых преградах; холод был резкий, покалывающий, а ветер — леденящий. Сильно спеша, караван достиг привала и отдохнул в деревянных хижинах, под кровом которых был разведён огонь.

Прибыв в Исмидский караван-сарай, закутанные в меха Мари́ и Лизон с маленьким Пьером вышли из саночек, запряжённых оленями, и побежали греть свои иззябнувшие пальцы.

Сюфер находился там, и Мари́ сказала Жану:

— Что это за человек следует за нами?

— Бродячий певец, — ответил Жак.

— Может быть, это соглядатай?

— Не похоже, но мы будем настороже.

После завтрака в зал, украшенный фаянсовыми плитами, поднялся певец. Там собрались кочующие торговцы, вожатые верблюдов и разный праздношатающийся люд.

Певец бросил пред собой молитвенный коврик и запел греческие песни, подыгрывая себе на гуслях в медной оправе. Слушатели его поощряли. Тогда последовали арабские стансы, печальные истории несчастных браков, а также персидская поэзия, так как местные посетители были смешанных народностей.

Он рассказывал, как царь Бехрам-Гор был у ног своей возлюбленной, красавицы Диль-Арам. Он пел ей о своей любви, а она отвечала ему песней о собственной любви к нему. Так как оба сердца бились согласно, то и слова были таковы же, и тон их совпадал, как отголосок.

Он говорил о чарах природы и красоты словами поэта Рудаги.

Благоухание Молианских волн поднимается к нам.

Пески Амона и его камешки скользят под ногами, словно шёлк.

Воды Джихуна и их клокотание поднимается с его свежестью до пояса царя.

Он ещё рассказывал произведения поэта Абу-Исхака, так называемого Кизая, о «Человеке в плаще» и «Грации роз», и ничего не могло быть слаще, как слышать слова:

Роза — сокровище, сошедшее с неба; человек среди роз становится благороднее.

Торговец розами, зачем продаёшь ты розы за деньги?

Что можешь ты купить на деньги твоих роз, пусть они даже дороже твоих роз?

Ещё никогда в поэзии не попадалось более божественного и восхитительного выражения для воспевания роз, а между тем поэт-певец прочёл другие стихи, которые показались чудными даже после первых.

В то время, как он пел, Мари́ чувствовала себя захваченной этой волнующей прелестью, этим опьяняющим любовным напитком восточной поэзии. Она наклонилась к Жану и сказала ему:

— Мы очень подозрительны, — это истинный поэт.

— Притом мы уже далеко от Константинополя, и, без сомнения, этот человек никогда там не бывал, — ответил Жан.

— Спроси его об этом.

Фабр подозвал певца, который подбежал, с виду заискивающий, боязливый и алчный.

— Из какой ты страны, что знаешь все языки? — спросил он певца.

— Я — родом из Нухи, с Кавказа, по ту сторону, покрытых цветущими златоцветниками берегов озера Гокча; я возвращаюсь в мою страну повидать старых родителей, которых я покинул десять лет тому назад, отправясь странствовать по свету. Я посетил большие города Азии, всё время распевал, влача мою крылатую фантазию через великолепие городов и природы; я нажил кое-какие средства и возвращаюсь на время в свою колыбель. Поэт — луна, Нуха — небо; луна подымается на своём небе; поэт — кипарис, Нуха — сад; кипарис возвращается в свой сад.

Пришлось так, что поэту предстояло совершать тот же переход, как и каравану Фабра. Сюфер добился доверия своей сдержанностью; он скакал на коне от привала до привала, не ища случая возобновлять разговора, не останавливаясь и не вмешиваясь к ним в караван; то он опережал их, то отставал. На привалах он пел и рассказывал. Вскоре он совершенно усыпил недоверие к себе.

Первым зачинщиком сближения явился доктор. Теперь он был в самой нежной близости с Лизон, оценившей его весёлый, добрый нрав и его здоровую свежесть. В то время как она путешествовала вместе с маленьким Пьером в чём-то