Поиски счастья - Николай Максимов

— Дочь Амнону не видала в Номе? — глаза матери были широко открыты.

Нет, Наталья не знает такой эскимоски.

— А почему она там? Замужем?

Майвик заплакала. Потом она рассказала, как ночью, споив Тагьека, американцы унесли куда-то дочь.

— Может быть, Тагьек еще найдет ее, — утешала сама себя бедная женщина. — Опять пошел Тагьек за пролив.

— А давно это случилось?

Майвик снова залилась слезами.

— Пятнадцать лет только было Амноне, теперь — двадцать.

…Тымкар охотился в море, и как только он вернулся, Сипкалюк рассказала ему, что у них на острове русский с женой и сыном.

— Василий звать его, — закончила она.

— Василий? — переспросил Тымкар, что-то вспоминая. — Какомэй! Борода есть? — Бросив недопитый чай, Тымкар быстро отправился в землянку старика Емрытагина.

Не тот ли это Василий, которого он знал еще в Уэноме? Однако, почему он плывет с женой и сыном?

Устюгов и Тымкар узнали друг друга. Чукча неизвестно чему очень обрадовался. Быть может, ему было приятно, что он встретил человека, знавшего его ярангу, его отца, мать и брата?

— Идем, идем, там Сипкалюк и сынок, — приглашал Василия Тымкар в жилище Тагьека.

Но Наталья сказала мужу, что неудобно обижать старика, и они остались.

Емрытагин с благодарностью посмотрел на жену Василия. «Умная женщина», — подумал он. Старику тоже хотелось послушать русского человека.

Тымкару вспомнилась своя нелегкая жизнь, и он охотно рассказывал о ней. Не упомянул он только ничего о Кайпэ.

— Теперь винчестер есть! — довольный, сообщил он. — Достал. Скоро собаки вырастут. Ничего. Сынок Тыкос у меня!

Василий рассказал о себе.

Лицо Тымкара стало строгим, когда он узнал, что у его друга американы забрали землянку.

— Как могли? Слабый ты разве стал?

Вмешался Емрытагин:

— Понапрасну, Тымкар, говоришь так. Разве ты не знаешь людей с того берега? Если русский уходит оттуда, значит, сердце его переполнилось болью. Кто захочет жить с такими людьми?

— Это верно, — согласился Тымкар. — Сам знаю.

— Откуда пришли эти лживые и хитрые американы? — спросил Устюгова старик. — Раньше мы не знали их. Только русские бывали у нас. Зачем пустили?

Василий рассказал все, что знал от отца Савватия, деда, из книг.

Емрытагин и Тымкар задумались.

— Время совсем худых лет настало, — тихо сетовал старик. — Как станем жить?

Но Устюгов не знал, что на это ответить. И он тоже замолчал.

Ушел Тымкар поздно ночью. Ум его был неспокоен. Воспоминания, горькая доля Василия лишили Тымкара сна. Он думал о людях, об их жизни…

…Море успокоилось лишь через двое суток.

Вместе с Устюговыми эскимосы вышли в море — на промысел — и проводили их до половины пути.

В проливе еще двигались льды.

Емрытагин причалил байдару к ледяному полю, разложил костер из припасенного плавника, согрел чай. И когда подошел отставший бот Василия, старик подал ему, Кольке и Наталье по кружке горячей воды.

— Пейте, однако, быстро. Мы здесь охотиться станем. Тебе нужно спешить. Твоя байдара медленная, а Уэном далеко.

Пропуская мимо себя льдины или огибая их, Василий шел к российским берегам.

Колька непрерывно палил из винчестера по угкам.

— Побереги, сынок, патроны, — вразумлял подростка отец.

Ему вспомнилось, как с Ройсом они остались совсем без припасов. Даже через этот пролив шел он тогда лишь с тремя патронами, которые дали ему в Уэноме чукчи на случай встречи с белым медведем.

Воспоминание об этом страшном переходе увело его к событиям минувших лет. Винчестер… Это все, что осталось ему от компании. Не спрячь он ружье после суда, описали бы и ружье…

Море было спокойно. Ветерок дул совсем слабый. Бот двигался медленно.

— Что пригорюнился, Вася?

— Вспомнилась та зима…

Наталья догадалась о его мыслях. «Уж не тут ли он тонул тогда?»

— Ничего, Вася. Смелым бог помогает.

— Вижу корабль! — не поворачиваясь назад, закричал Колька.

Действительно, за ледяными полями чернело что-то, похожее на корабль. Но уже вскоре стало очевидно, что это всего лишь чукотская байдара с поднятым парусом. За ней виднелись другие. И они также — многократно отраженные льдами — временами казались огромными фрегатами.

Вскоре охотничья флотилия кожаных байдар и бот сблизились. Это были уэномцы. Все они знали Устюгова.

Послышались возгласы радости и удивления.

— Это ты, однако?

— Этти!

— Василь! — вдруг громче всех раздался женский голос с одной из байдар.

Наталья вздрогнула.

Устюгов поднялся на ноги. На байдаре, откуда назвали его имя, сидели двое: мужчина и женщина.

— Василь!.. — кричал обрадованный Пеляйме, изо всех сил работая веслом.

Энмина, с копьем в руке, похожая в своей шапочке-шлеме на воина, широко улыбалась.

Через минуту молодой чукча-охотник уже перепрыгнул в бот. Он схватил Устюгова за плечи, хлопал по спине, смеялся.

— Смелый! Ох, смелый! — восторженно повторял Пеляйме. — Тумга-тум…

Наталья устыдилась своего подозрения и, тронутая встречей, прослезилась. Энмина смущенно улыбалась. Колька все так же стоял на носу, недовольный, что отец опустил парус и его «корабль» лег в дрейф. Для юного Капитана это переселение было увлекательным приключением, о котором он столько мечтал… Ему не нравилось, что отец не воевал с «пиратами», а обнимался…

— Какомэй… — Пеляйме только сейчас увидел женщину. — Твоя девушка?

— А это сын, Колька.

— Энмина, — вспомнил чукча про свою подругу. — Ты помнишь его, Энмина? Это Василь, — возбужденно говорил он ей, как будто не она первая узнала Устюгова и окликнула.

Другие байдары стали отходить. Каждому хотелось первому сообщить в Уэноме новость: «Таньг Василь тогда перешел пролив и теперь с женой и сыном переселяется к нам. Пеляйме и Энмина пересели к нему в байдару…»

— Это очень хорошо, что ты пришел, — не умолкал молодой охотник.

Колька снова вглядывался вперед. Все шло почти так, как хотелось его воображению: на его «корабле» «пленники», «пиратское» судно взято на буксир…

— Да, да! Это очень хорошо, Василь! Ты мой тумгатум. Ты смелый. Энмина, он перешел тогда на ту сторону, — говорил Пеляйме своей жене, как будто это не было ясно и без слов.

Пеляйме рассказал, что минувшей зимой Энмина перебралась в его ярангу. С тех пор он не оставляет ее одну дома. Она ходит с ним на промысел.

Энмина смущенно опустила глаза. Она была одета, как охотник, — в непромокаемые брюки из нерпичьих шкур, в такие же торбаса, плотно затянутые ремешками, и в легкую летнюю кухлянку. На ее поясе были закидушка и нож. И только черные косы, свисающие на спину из-под шапочки-шлема, выдавали в ней женщину.