Песнь огня - Розария Мунда

В этот момент должно было начаться придуманное нами представление, в котором я должна была прикинуться расстроенной.

Но пока они волокли Ли за ноги, а Иксион схватил меня за волосы, как когда-то Леон, я при всем желании не смогла бы сдержать слезы, размывавшие кровавые следы вокруг нас.

– Ну давай, – сказал мне Иксион, как когда-то Леон. – Произнеси свою Мольбу.

ЛИ

Чьи-то руки тянули меня вверх, но сейчас мир вокруг меня состоял из обрывков цветов и звуков, но все это было не важно, потому что с каждым ударом сердца я терял его. Наша связь тускнела, словно кто-то постепенно гасил свет в комнатах, навсегда покидая дом. Я чувствовал, что мчусь за ним по этим комнатам, пытаясь удержать.

Но свет продолжал гаснуть. Любовь, которая вначале обрушилась на меня мощным потоком, превратилась в тонкий ручеек. И настал момент, когда я ждал следующего слабого всплеска, но ответа не было.

Я стоял в нашем прежнем доме, в темноте, совсем один.

Но одновременно я по-прежнему пребывал все в том же теле, в ловушке этого бессмысленного мира, и тени вокруг меня суетливо метались.

– Ну давай, – говорил Иксион. – Произнеси свою Мольбу.

Энни послушно преклонила колени, подол ее платья запачкан кровью, ладони уперлись в землю. Энни. На мгновение ее фигура поплыла у меня перед глазами, и я увидел Аэлу. Энни, Аэла, одно целое. Наша возлюбленная. Она подняла лицо к Иксиону. Ее губы беззвучно шевелились, произнося слова.

Я знаю, какими они будут. Хотя мне никогда не приходилось их учить, я слышал, как мой отец произнес их в конце своей жизни, повинуясь воле наших мучителей. Прости меня, Господин, даруй нам милость незаслуженную…

Я знаю, что это будут те же слова, которые Энни когда-то говорила моему отцу. Слова, призванные запятнать воспоминания в этой луже крови, в которой я утону.

В моем мраке ее лицо – движущийся источник света.

Она встает на ноги.

Каллийский – язык, на котором произносят Мольбы, но она говорила на драконьем языке. Это стихи не из известного мне Аврелианского Цикла, а тот отрывок, который мы недавно нашли вместе с Энни, песнь скорби принадлежала овдовевшей королеве.

Я почти не слышал слез в ее голосе, который стал спокойным, тихим и ровным.

Антигона смотрела не на Иксиона, а на меня.

Я была твоей, когда у меня не было ничего, ни семьи, ни имени.

Мой господин, для меня ты был матерью, отцом,

братом и мужем в расцвете сил,

Но теперь ты идешь впереди меня в дом мертвых.

Воцарилась тишина, которую нарушало лишь мое тяжелое дыхание. Энни не сводила с меня глаз, и этот взгляд был словно тепло, согревавшее стужу, свет, озарявший тьму.

И тут в тишине раздался хохот Иксиона:

– Шлюха декламирует стихи.

Он пнул Энни, и та упала, а он махнул рукой:

– Сначала свяжите его.

Они связали мне руки и ноги. А затем схватили Энни за волосы, заставив ее поднять голову и смотреть. Затем они протащили меня через лужайку и заволокли в дом.

Дверь была заперта и заколочена.

Снаружи драконы начали разжигать костер.

Когда пол нагрелся и пламя принялось лизать высокие потолки, краска начала осыпаться, как опадающие листья. Моя кожа пылала от нарастающего жара, и наполнивший легкие дым принес благословенное забвение, избавляя от чудовищной боли.

Когда я закрыл глаза, передо мной из-за крыла Пэллора распахнулось синее небо.

Часть IV

Суд

30

В логове дракона

ДЕЛО

НИЗИНЫ

Первые несколько дней в Летнем дворце стали для меня мрачным раем. В каком-то смысле он был таким же, каким я его помнил: воздушный, выбеленный солнцем мрамор, сверкающее лазурное море, нежный, как ласка, бриз, овевавший просторные коридоры с распахнутой навстречу морским ветрам вереницей окон.

С другой стороны, последний раз я был здесь еще в детстве. И здесь еще была мама. Отец не был вдовцом, а близнецы не просыпались по ночам в слезах. Мы были совсем другими людьми. Все эти годы, когда я представлял себе Долгожданное Возвращение, молясь, чтобы Летний дворец был цел, я не переставал думать о том, что, даже если наш дом и не изменится, я сам буду совсем другим человеком.

Я не переставал думать о том, что, вернувшись сюда, буду бродить по этим залам, вспоминая о тех залах, которые я покинул, о том, кого я оставил в них. Я даже поймал себя на том, что думал о Сти. Когда пришло время и он должен был вместе с Иксионом вернуться в Большой дворец к кузенам Полуаврелианцам, ждавшим его, он не хотел отпускать мою руку.

Но я был рад снова увидеть близнецов. Жизнерадостность Этело, возродившаяся в этих наполненных солнцем залах, наконец-то пришлась к месту, а Феми показалась мне чересчур серьезной, чего я раньше за ней не замечал. В ее покоях, как и раньше, царил беспорядок, но вместо ее привычных хитроумных приспособлений для счета и различных изобретений они были завалены книгами по предметам, которыми она раньше не интересовалась: хартии, политическая философия.

– Что все это такое?

– Что-то вроде… покаяния. Я много думала о примирении.

Заметив мой взгляд, она провела ладонью по своим торчащим коротко стриженным волосам. Они росли слишком медленно после того, как она отстригла свои косы в знак траура по своему дракону.

– Я много думаю о той взрывчатке, которую мы заложили в ту карстовую колонну. О семье Гриффа, которая там оказалась.

– Это Роксана их подорвала. Не ты.

– Да. Но я изготовила взрывчатку. И это заставило меня думать о том, что мне хотелось бы сделать то, за что мне не было бы стыдно. – Она одарила меня грустной полуулыбкой. – Меня удивило, что ты вернулся. Я не думаю, что это именно то, чего ты хотел.

Я мог бы отрицать это, но вместо этого услышал, как пытаюсь пошутить:

– Когда это я делал то, что хотел?

Теперь, когда я вернулся, отец наконец-то решил серьезно поговорить о своих видах на мое будущее, а именно о моем браке, и, усадив меня за стол, разложил передо мной стопку женских портретов. Повинуясь его воле, я разглядывал портреты дочерей богатых бассилеанских сатрапов, родных сестер наездников Серого Клевера, мне попался даже портрет исканской принцессы, за которой я велел ухаживать Гриффу. Я вспоминал о пальцах Гриффа, перебиравших мои волосы, о том, как он томно раскинулся рядом со мной на постели в нашу последнюю ночь. Думаешь, мне легко?

– Я приму любое твое решение, если ты посчитаешь, что