Новый Мир ( № 6 2013) - Новый Мир Новый Мир

«Постсоветская русская диаспора в Балтийских странах нова не только относительно самой себя, но и в отношении других общин постколониального мира. Во-первых, трансформация — от доминирующей в языковом и культурном смысле группы к меньшинству — произошла без перемены места жительства , что необычно для традиционных диаспор». o:p/

«Идентичность новой русской диаспоры вынуждена строиться на каком-то ином основании, и одно из направлений, которое оказалось востребованным, — это актуализация ситуации культурного пограничья». o:p/

«Таким образом, балтийский русский писатель оказывается в ситуации двойного „заказа”: со стороны метрополии (абстрактное русско-европейское пограничье) и от местной публики (конкретное культурно-языковое пограничье), но каждый автор совершает индивидуальный выбор». o:p/

o:p   /o:p

Станислав Львовский. Долгий разговор. — «05/03/53», 2013, март < http://050353.ru >. o:p/

«Функционирование памяти о терроре в качестве социального института не означает произнесение ритуальных формул раз в месяц (или дважды в год, или раз в пять лет). Это означает усилие по возвращению в пространство социального, в общественный оборот, того, что не было рассказано или не было рассказано вслух, — пусть не всего, но хотя бы того, что удастся восстановить. Означает возвращение погибшим их лиц, доброй (или совсем наоборот) памяти о них. Означает рассказать их истории . Одновременно это означает и возвращение лиц палачам, рассказывание и их историй тоже». o:p/

o:p   /o:p

Владимир Микушевич. Диалоги с цикутой. — « The Prime Russian Magazine », 2013, на сайте журнала — 14 января < http://primerussia.ru >. o:p/

«Таким образом, афинская демократия основывалась на ночных Элевсинских Таинствах, суливших бессмертие, и на дневных трагических действах, сплачивающих катарсисом». o:p/

«Сократ постоянно ссылался на демона, который им движет, а с этим афиняне примириться не могли. Афинянин должен был воздавать подобающие почести официальным божествам полиса, а свой особый, личный демон был для них, выражаясь по-современному, идеологической диверсией». o:p/

o:p   /o:p

«Новый виток начался с социальной поэзии». Ян Шенкман беседует с поэтом Андреем Родионовым. — «Огонек», 2013, № 11, 25 марта < http://www.kommersant.ru/ogoniok >. o:p/

Говорит Андрей Родионов: «У поэзии помимо смысла есть голос. Другое дело, что способ ее презентации безнадежно устарел. Традиционные для Москвы поэтические вечера — это, как бы мягче сказать, глубокий вчерашний день. Когда режиссер Эдуард Бояков привлек нас с Катей к работе в „Политеатре”, мы поняли, что надо разрабатывать общую идею поэтического вечера, только тогда народ будет покупать билеты.  А значит, и поэты получат деньги». o:p/

«Время тетенек, которые еще с 1960-х по инерции ходили на творческие встречи, когда-то должно было закончиться, и вот оно подходит к концу. Бояков показал на Стрелке спектакль „Стихи о Москве” и собрал тысячу человек. Это делал серьезный режиссер — со светом, со звуком, с картинкой. Так можно собрать и тысячу человек, и больше». o:p/

o:p   /o:p

Лев Оборин. Спокойное торжество. — « Colta.ru », 2013, 22 марта < http://www.colta.ru >. o:p/

«В статье „Пути русской поэзии” [Сергей] Нельдихен пытается предсказать будущее: в поэзию должны войти современность, обыденность, „реальный логический смысл”, в ней должно продолжаться „культивирование прозаической речи”. „Наше же будущее, в особенности, представляется веком всяких синтезов”. В другой статье Нельдихен пишет, что в текстах современных ему прозаиков „подмечаются приемы, приближающие… прозу к поэзии… Литература наших дней стремится к одному общему виду, соединяющему прозу с поэзией. По всей вероятности, к подобию библейской прозы!”. Наконец, в „Основах литературного синтетизма” перечисляются свойства новой, синтетической формы (среди них — отказ от рифм, ритма и устаревших тропов, усложнение композиции, „успокоенность восприятия мира, чувств, ритмов как протест против отрывочности, ударности, динамизма, пафоса, истеричности, характерных в динамичное время”). Здесь же говорится о переходе к лиро-эпическим формам. Все это, не правда ли, заставляет вспомнить о недавних поисках „новых эпиков” (по словам Юрия Орлицкого, Федор Сваровский эту генеалогию признает). Но, кроме того, теоретические тексты Нельдихена будто предсказывают популярный в современной критике разговор о сращении прозы и поэзии». o:p/

o:p   /o:p

Борис Парамонов. Зовите меня Исмаил. — «Радио Свобода», 2013, 13 марта < http://www.svoboda.org >. o:p/

«13 марта — столетие Сергея Михалкова. А умер он всего четыре года назад, дожив до вполне патриаршего возраста. <...> Это не Русь богоспасаема, а Михалков». o:p/

«Никакой органики в русской истории не было, а сплошь провалы и разрывы. Люди, сумевшие удержаться и даже преуспеть во всех перипетиях века, — это редкий исторический и культурный материал, музейная ценность и как таковые должны вызывать понятное, заинтересованное и чуть ли не благоговейное внимание». o:p/

«„Зовите меня Исмаил”, как говорит уцелевший после сражения с китом герой романа Мелвилла. А кит был знатный, подлинный Левиафан, то есть, по Гоббсу, тоталитарное государство. Можно и отечественного классика вспомнить: „И ризу влажную мою сушу на солнце под скалою”. Всех кормчих пережил — и от последнего принял подобающую возрасту и случаю награду». o:p/

o:p   /o:p

Переоценка ценностей. Часть вторая. По просьбе COLTA.RU экспертное сообщество продолжает развенчивать авторитеты и вспоминать незаслуженно забытых. — « Colta.ru », 2013, 27 марта < http://www.colta.ru >. o:p/

Анна Наринская. Недооцененные: «Булгаков. По отношению к нему сработал синдром ниспровержения своих же кумиров. Сами назначив в свое время „Мастера и Маргариту” „главным русским романом ХХ века”, мы впоследствии сами же от него отшатнулись, переведя его чуть ли не в синонимы литературной пошлости. При этом в „Мастере” есть куски гениальные, да и вообще у Булгакова множество гениальных страниц. Набоков. Здесь сработал тот же синдром. <...> Зощенко. Писателя, создавшего новый абсурдный язык, отобразивший новую абсурдную реальность, считают автором смешных рассказиков, годных для чтения на досуге. Юрий Казаков. Создатель шедевра „Вон бежит собака”, единственный русский автор, умевший сделать рассказ из его отсутствия, стал достоянием профессионалов, а не читателей. Виктор Голявкин. Его просто никто не знает. Ну, или только как детского автора. Прочитайте „Арфу и бокс”». o:p/

Алексей Цветков. Переоцененные: «Ахматова. Избитая и безразличная техника, расхожие эмоции, оба недостатка тесно взаимосвязаны. Пастернак. Поразительная слепота к метафорическим нелепостям при бесспорно крупном таланте». Недооцененные: «Заболоцкий, изначально оттесненный фаворитами на второй план и там остающийся. Трифонов, один из лучших прозаиков прошлого столетия, о котором сейчас помнят в основном те, кто читал его еще при царизме». o:p/

o:p   /o:p

Поговорим о Померанце. — «ПОЛИТ.РУ», 2013, 14 марта < http://www.polit.ru >. o:p/

Говорит Глеб Павловский: «Она, эта культура 50 — 70-х, была отодвинута в сторону своей же организованной и прагматичной подгруппой — т. н. „шестидесятничеством”, далее благодаря Горбачеву перешедшему в перестроечное „восьмидесятничество” — плоскую массовую культуру, которая не могла и не хотела развиваться. Послевоенная советская культура 50 — 70-х развиваться могла, она была открыта для анализа страшного опыта ХХ века. Но большинство ее замыслов, этических и политических, остались нереализованными. Померанц и Гефтер для меня — два лица этой полузабытой культуры. Они, кстати, взаимно друг друга недолюбливали». o:p/

o:p   /o:p

Валерия Пустовая. Дары гробовщиков. — «Русский Журнал», 2013, 27 марта < http://russ.ru >. o:p/

«Книга „От мая до мая” доказывает, что интеллигентский разговор пополнил список классических, мертвых жанров. Это самодостаточное искусство, для которого наработаны лексика, темы и места волнительной нестыковки собеседников. Как формулы вежливости: Рубинштейну поспорить о допустимости слова „патриотизм” — все равно что сказать „пока, дорогой, до встречи”. К „патриотизму” лепится „Радищев”, за Радищева встает „наше с тобою сословие”, за сословием влечется „наше дело и есть слово”. Все это должно быть сказано, как неизбежно произнесены будут слова „интеллигент” и „хам”, „простота” и „сложность”, и, будьте уверены, произнесены, как уточняет Рубинштейн, с нужными „интонациями”. Такими, по которым „распознаем друг друга”. Это беседа заранее согласных. Не случайно Чхартишвили, вводя в рассуждения изящные отсылки к буддизму, предлагает о православии, наоборот, умолчать: „а то все разнервничаются”. Да и Рубинштейн неловко затирает следы взбрыкнувшей было полемики: „Я-то задал тебе этот вопрос как раз для того, чтобы получить именно этот ответ, с которым был согласен уже до того, как его получил”». o:p/