Общая культурно-историческая психология - Александр Александрович Шевцов

Мы задумали провести широкое исследование интеллектуальной деятельности взрослых людей, принадлежащих к технически отсталому, неграмотному, «традиционному» обществу» (Там же, с. 48–49).

Вот так в начале тридцатых годов прошлого века была задумана и осуществлена психологическая экспедиция в Узбекистан, заложившая основы всей советской культурно-исторической психологии.

Однако, чтобы стало понятным, что же исследовали советские психологи в отсталом Узбекистане, придется сделать отступление, и разобраться с тем, о чем же спорили европейские социологи.

Социологическое отступление

Социология рождается усилиями Огюста Конта на полвека раньше современной научной психологии, в 1830-х. Но она до сих пор является очень странной наукой, так по-настоящему и не определившейся ни со своим предметом, ни с методом, ни с задачами. При этом задачи, которые ставили перед социологией ее отцы – Конт, Маркс, Спенсер, – уже давно выброшены на свалку детьми. Но и детей перечеркнули внуки…

Беспомощность, в которой пребывают эти самые «внуки», ярче всего видна в их собственных работах. Чтобы сделать это наглядным, приведу начало «Основ социологии» одного из крупнейших современных французских социологов Анри Мендра. Об ужасе, в котором пребывает социология, свидетельствует не только то, что он описывает, но даже и то, как он это делает. Даже в самой ткани его повествования сквозит беспомощность и какая-то обессмысленность работы современного социолога.

«Что такое социология?

На этот вопрос мы и постараемся ответить. Но задача не в том, чтобы дать определение, которое тут же вызовет бурю ссор и придирок. Социологи и специалисты различных социальных дисциплин напрасно дискутировали в начале века, пытаясь определить объект социологии, область ее применения и точные границы ее научной сферы. Это досье закрыто, не будем снова его ворошить.

Однако другое досье, считавшееся аккуратно упорядоченным, в последние годы вновь привлекает к себе внимание. Кто-то полагает, что социология не более чем критика общества и все претензии на научную строгость – маска буржуазной идеологии. Иные под “критической” социологией понимают лишь обновленную форму размышлений в области социальной доктрины – один из видов возрождения идеологии. И те и другие щедры на анафемы, но не разделяют ни позиции, ни терминологии, ни знаний друг друга, доказывая таким образом, что социология все еще жива. В книге, которую вы держите в руках, отражены основы этого общего знания.

Давать определение науки, начиная с ее истоков, не имеет смысла: могли бы, скажем, физики XIX века “определить” проблемы своих коллег-ядерщиков XX века?» (Мендра, с. 5).

Казалось бы, куда проще взять и для начала просто перевести слово социология – наука об обществе. Но это как-то, право, неловко крутому ученому – опускаться до такого примитива, такого уровня определения остались где-то в далеком прошлом. И если бы кто-то в середине девятнадцатого века и дал такое определение, то из одного детского желания все делать наперекор старшим стоило бы сказать, что мы давно ушли даже за рамки самых общих определений!

Все это чушь и пустое бахвальство. Ни один коллега-ядерщик никогда не уйдет за рамки определения физики как науки о фюзисе, то есть природе этого мира. Также и ни один социолог не уйдет за рамки того, что его наука создана, чтобы изучать общество. Он может спорить с тем, что понимать под обществом, и что понимать под его изучением, может искать те точки зрения, исходя из которых, можно это самое общество изучить иначе, но общее определение будет верно до тех пор, пока оно используется как имя науки.

Болезненная истероидность, которую Мендра вываливает на голову неподготовленного читателя прямо с первых строк своего трактата, есть всего лишь культура социологической мысли, привившаяся за века подобных истерических споров между социологами. За век до него подобное положение дел в социологии описал Питирим Сорокин в своей дипломной работе «Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали», опубликованной около 1914 года.

Похоже, уже в это время простое определение, что социология есть наука о социумах, то есть об обществах, было давно забыто или «преодолено». Социологи спорили о таких тонкостях, которые непосвященному человеку были совсем непонятны, но никто этих непосвященных ни просвещать, ни впускать в число своих не собирался. Социология была уделом избранных и исключительных. Поэтому даже исходные работы они начинали, как и Мендра, ничего не объясняя, просто сходу включаясь в сложные споры социологического олимпа.

Вот и юный Сорокин, – в 1912 году, когда он начал эту работу, ему было всего двадцать три года, как Лурии и Леонтьеву, когда они начинали свою психологию, – занят тем, чтобы показать, насколько хорошо он понимает скрытую жизнь социологического сообщества. Поэтому все его определения надо понимать как ответы на вторые и третьи уточняющие вопросы к определениям простым и очевидным.

Тот раздел книги, что, собственно говоря, и был Социологическим этюдом об основных формах общественного поведения, начинается с попытки определения предмета социологии, которым заявляется «социальное явление». Что это такое, не говорится, зато делается попытка понять «Природу социального явления». Далее работа развивается очень похоже на то, что описывает Мендра.

«Как бы разнообразны ни были те определения, посредством которых социологи характеризуют сущность социального или надорганического явления – все они имеют нечто общее, а именно, что социальное явление— объект социологии – есть прежде всего взаимодействие тех или иных центров или взаимодействие, обладающее специфическими признаками» (Сорокин, Социологический, с. 32).

Итак, предмет социологии не общество, а социальное явление, которое по своей сути есть какое-то взаимодействие. Кстати, «центрами» или «единицами» он называет людей. Конечно, такое определение несколько странно, но если учесть, что до этого со времен Дарвина было задано множество вопросов о том, что считать обществом, и считать ли обществом, к примеру, муравейник и улей, то становится понятно, что человеческое общество отличается от животной стаи, стада или улья. Чем? Наверное, особыми видами взаимодействий, которые происходят между особями…

И вот общество забывается, а социологи, как детишки, которым показывают кукольный спектакль, улетают мыслью в то, что захватило их внимание: раз отличие общества от улья во взаимодействии, значит, и предметом нашей науки сделаем взаимодействие!

Казалось бы, далее стоило бы дать хотя бы определение самого понятия «взаимодействие», но вот беда, социологи, подобно психологам, тоже хотели быть не философами, а естественниками, лучше всего, физиками. Поэтому им не подходят простые языковедческие определения. Они не могут удовлетвориться определением такого рода: язык, из которого вы взяли понятие «взаимодействие», называет этим словом то-то и то-то…

Что им язык! Что им народ, который создал это понятие! Им