Закон Моисея - Эми Хармон

сломала его. Доусон думал, что я вернулся в Леван из-за него. Думал, что новый рисунок в мельнице – очередная попытка вывести его на чистую воду. И это довело его до грани.

Как ни странно, я не боялся. Мое сердце бешено стучало в груди, и мне было трудно дышать, но это физические реакции. В голове же – части, которая видела то, что больше не видел никто, – я был спокоен. Собран. Люди боятся неизвестности. Но я знал, что меня ждет после смерти, и не боялся. В то же время я понимал, что оставлю Джорджию на милость Джейкоба Доусона. Если он считает, что она знает о его злодеяниях, то убьет ее.

Если уж я умру, то шериф должен уйти вместе со мной. Я не мог оставить его в живых. Даже если Эли увидит, как я убью его.

А он увидит.

Эли стоял левее от меня, на расстоянии вытянутой руки, одетый в пижаму Бэтмена, дополненную плащом и капюшоном. Он одарил меня грустной улыбкой – той же самой, которая заставляла меня гадать, как много в нем осталось от ребенка. У него больше не было тела, которое могло бы расти и указывать на прожитые года и накопленный опыт. Но Эли определенно не выглядел как четырехлетний мальчишка, который ждал, пока кто-то объяснит ему происходящее. Он знал. И все время пытался мне рассказать.

Он являлся мне, чтобы забрать меня домой.

Глава 31. Джорджия

Звук напоминал выхлоп двигателя – далекий, приглушенный, не предвещающий беды. Но мы с Дэйлом Гарреттом все равно хмуро обернулись, навострив уши.

– Это был выстрел, – задумчиво произнес он, глядя на заднее крыльцо дома Кэтлин Райт, находившееся в другой части поля.

И я побежала.

– Джорджия! – крикнул Дэйл. – Стой! Джорджия! Черт тебя побери, девочка!

Я не знала, гнался ли он за мной или искал телефон, но надеялась на последнее. Он был старым и толстым, и я не хотела, чтобы он помер в попытке догнать меня.

Не помню, сколько у меня ушло времени, чтобы преодолеть круглый загон, поле, ограду и дворик Кэтлин Райт, но казалось, что прошли годы. Десятилетия. Когда я добежала до крыльца и попыталась ворваться через стеклянные раздвижные двери, они оказались запертыми, и я зарычала от злости и страха. Моисей провел большую часть дня на этой веранде, но все равно закрыл треклятые двери, когда закончил работу. Я оббежала дом, мои мысли путались от паники и неконтролируемо сталкивались в моей голове.

Завернув за угол, я обнаружила белый «Шевроле Тахо» с золотой надписью «Департамент шерифа округа Джуэб», припаркованный рядом с черным пикапом Моисея. Когда я побежала к передней двери, на подъездную дорогу стремительно вылетел черный «Хаммер», брызгая гравием при торможении. Из машины выскочил Давид Таггерт с пистолетом в руке и жаждой крови в глазах, и я чуть не осела на пол от облегчения.

Но затем раздался второй выстрел.

– Стой здесь! – рявкнул Таг, подбегая к двери.

Естественно, я рванула за ним. Иначе и быть не могло. И когда он ворвался внутрь, первым делом я учуяла запах. Но на этот раз пахло не краской и не пирогами. Пахло порохом и кровью. Таг снова взревел, и я почувствовала, как дернулась его рука от отдачи, когда он выстрелил один раз, а затем второй. Прозвучал еще один выстрел, и пуля влетела в окно в обеденной комнате. Стекло разбилось, и, переступив через что-то, Таг опустился на колени. Поначалу я испугалась, что его ранили, и потянулась к нему; своей широкой спиной он загораживал мне обзор остальной части комнаты. Но тут я увидела, что Таг переступил через шерифа Доусона, который распластался на полу и слепо смотрел в потолок. Из его груди торчал большой нож, в голове зияла дыра от пули.

А затем я увидела Моисея.

Он лежал на боку на кухонном полу, и вокруг его тела собиралась огромная лужа крови. Таг перевернул его, пытаясь остановить кровотечение и проклиная Моисея, Бога и самого себя.

И точно как когда умерла Пиби, когда Моисей был покрыт краской вместо крови, когда смерть была на стенах вместо его глаз, я побежала к нему. И прямо как много лет назад, я ничем не могла ему помочь.

Моисей

Вокруг было светло, я чувствовал себя в безопасности и прекрасно осознавал, кто я и где я. Рядом стоял Эли, держа меня за руку, и нам навстречу шли остальные. Вряд ли я смог бы изобразить все это на холсте, но порой что-то легче передать красками, чем словами. Впрочем, даже несмотря на легкое мерцание и неизменное свечение вокруг меня, мое внимание оставалось прикованным к Эли. Он задрал подбородок и окинул мое лицо изучающим взглядом. А затем улыбнулся.

– Ты мой папа.

Я узнал его детский голосок по воспоминаниям, которыми он делился со мной, но сейчас он звучал четко, можно даже сказать кристально-чисто.

– Да, – кивнул я, глядя на него сверху вниз. – А ты – мой сын.

– Я Эли. И ты меня любишь.

– Так и есть.

– Я тоже тебя люблю. И ты любишь мою маму.

– Да, – прошептал я, жалея от всей души, что Джорджия этого не видит. – Мне ненавистна мысль о том, что она осталась одна.

– Она не будет одна вечно. Время летит так быстро, – рассудительно, даже деликатно заметил Эли.

– Думаешь, она знает, как сильно я ее люблю?

– Ты подарил ей цветы и попросил прощения.

– Да.

– Ты целовал ее.

Я лишь кивнул.

– Ты рисовал ей картины и обнимал ее, когда она плакала.

– Да…

– И смеялся с ней.

Я снова кивнул.

– Все это говорит о том, что ты любишь ее.

– Правда?

Эли настойчиво закивал. Затем помолчал несколько секунд, словно обдумывал что-то. И снова заговорил:

– Знаешь, иногда нам дается выбор.

– Что? – спросил я.

– Иногда ты можешь принять решение сам. Большинство людей остаются. Тут хорошо.

– Ты решил остаться?

Эли покачал головой.

– Иногда выбора нет.

Я ждал, упиваясь его видом. Он выглядел так отчетливо, таким настоящим и прекрасным, что мне хотелось сжать его в объятиях и никогда не отпускать.

– Эли, за тобой кто-нибудь пришел, когда ты умер? – спросил я чуть ли не с мольбой в голосе. Мне было необходимо знать.

– Да, Пиби. И бабушка.

– Бабушка?

– Твоя мама, глупенький.

Я широко улыбнулся, потому что он так сильно напомнил мне Джорджию, но улыбка быстро испарилась.

– Я не знал, будет ли тут моя мама. Она была не очень хорошим человеком, – мягко ответил я. Меня удивило, что он зовет