Сага о Головастике. Начало - Александр Нерей

— Часы это были. Песочные. Видел когда-нибудь?

— У врачихи школьной видел. Только они у неё маленькие, всего на две минуты, а тут здоровенную банку расколотили.

— Это особые часы, и песок в них особый. Пока сверху вниз сыплется – человек живёт, а как закончится – умирает. Добрая потом их разбивает на перекрёстках. А у дядьки твоего всё по-другому вышло. Теперь его часы у неё всегда под рукой. И носит она их с собой, когда в чёрном ходит. Если увидишь её с теми часиками, встреча та сигналом будет. Значит, вскоре время чьё-то закончится, а вот чьё – сам догадаешься. А сейчас беги, готовься к школе.

— Ладно, жмурься дальше, — попрощался я с дедом и убежал.

— Спасибо, что не сгубил меня, — сказала душа голосом мамы, когда я уже разогнался.

— Так же разбиться можно. Нет, чтоб предупредить, мол, сейчас голос мой услышишь, приготовься. А она сразу, — замедлил я бег, а потом пошагал пешком, на всякий разбитоколенный случай. — Что ты сказала? Не сгубил? Я что-то не то мог сделать?

— Не глянул Доброй в глаза, и за это я тебе, ой, как благодарна, — сказала мама голосом души, или, наоборот, душа голосом мамы.

— Я из ума ещё не выжил. Да и не мог я тогда. Пальцем пошевелить не мог. Точно тебе говорю, — припомнил я, как дело было и шумно ввалился в калитку родного двора.

— Где с утра пораньше мотаешься? — спросило с порога мамино привидение.

— Тётю Лилю на тот свет провожать ходил, — доложил я видению в домашнем халате, а совсем не в длинном светившемся платье.

— Ты что это удумал?! — возмутилось видение, и я только тогда сообразил, что это мама сама вышла на порог, когда услышала мой разговор по душам.

— Что, да что. Кукла тоже прощаться прибегала, — буркнул я под нос. — Иди сама посмотри. После её ухода соседская калитка настежь.

Мама всплеснула руками, прошептала что-то вроде «вырастила же на свою голову» и выскочила на улицу прямо в домашнем халате.

Пока я снимал школьную форму, она уже вернулась обратно, на ходу охая и причитая уже совсем не о том, что выросло на голове.

— Я одеваюсь, беру чёрный платок и к тёть Лиле. А ты остаёшься дома, будешь сегодня за братом смотреть. Не усни, сынок. Я тебя, как взрослого прошу. Папка обещал к обеду вернуться. Потом…

Что будет потом, она не договорила. Задохнулась от слёз и всхлипов, которые не смогла сдержать. Погладила меня по голове и ушла.

— Сходил в школу. Первый раз в третий класс. Где ты, Туман? Лапу давать не хочешь научиться? Кукла лужу вместо тебя сделала на прощание? Вот собака укропная… Вот собака, так собака, — выговаривал я и плакал горючими слезами то ли по Кукле, то ли по школе, то ли ещё по какой причине.

Глава 37. Повестка

Череда дней замелькала то солнечным светом, то ночной тьмой, точно, как если перепрыгивать, из мира в мир, не зажмуриваясь. То я дома ожидаю отца с рыбалки, то уже отец рядом и сокрушается, что поймал сазана на четыре кило, а Лиля не дождалась от него подарка. А он всегда отдавал самую крупную из пойманных рыб кому-то из соседей. Как оказалось, тётя Лиля давно болела, и папка отдавал ей улов уже не один раз.

Я валялся на диване и бездельничал. Мечтал или думал, или то и другое вместе: «Как же устроены миры, если мы ходим по ним с открытыми глазами, а ничего не видим? Может, не понимаем, поэтому не видим? Может, наоборот, всё понимаем, но видеть не хотим?

Я же понимал, что у соседей не всё хорошо, и что тётя Лиля болеет? Понимал, но не думал, ни о чём плохом. Может, мы все не думаем о плохом, а мир этим пользуется?»

А школа меня встретила разочарованием. Или просто скукой. Сидеть за той же партой, что и в первом классе, сил моих больше не было. Хотелось на второй этаж перебраться. Туда, где ученики постарше. Ведь, если разобраться, не такие уж они умные. А если чем другим с ними меряться, путешествиями по мирам, к примеру, то и вовсе они мелочь пузатая.

Первая неделя ну очень тоскливая получилась. Даже любовница, одиннадцатым сватанная, ничем не развеселила, хотя не обзывал её пока, а лишь иногда косил забористым взглядом. Ходила себе мимо, как гордый крейсер Аврора…

«Вот как дед сумел такие слова подобрать, что даже когда ими думаешь, уже смеёшься и над Иркой – Авророй, и над собой, шалопаем?

Как он, кстати? А то ворчит – ножками сучит, что не помнит, как Доброй до земли кланялся, забыв про радикулит, и со мной на Америке ласково не беседовал. Может, застеснялся? Или уже склероз у него, поэтому не помнит, что давеча было?

Ладно, схожу почту проверю. Теперь так думаю о посещениях деда. Если, конечно, не нужно дальше через подвал бежать. А сегодня после школы можно сходить за новыми новостями, как он говорит. Работу дед работает, а новости у него всегда новые».

Я встал с дивана, вспомнил, что Серёжка тоже начал ходить «на работу» в детские ясли, и улыбнулся.

После переодевания и на скорую руку сделанных уроков, выскочил во двор и поиграл с прозревшим и подросшим Туманом, а потом решился на очередной разговор с дедом и вышел на улицу.

Павел, как обычно, монументом восседал на Америке. Ни дать, ни взять, памятник мудрости и спокойствию руки известного столичного скульптора. Я подошёл, сел рядом на скамейку, а потом, глядя в ту же синюю даль, что и дед, завёл разговор за жизнь.

— Не объяснишь, дед, как всё устроено?

— Правильно устроено. Правильно, а не хорошо и не плохо, — ответила синяя даль голосом деда.

— Разве так бывает, не хорошо и не плохо? Если я что-то дурное сделал, это всё одно правильно? Не понимаю.

— Бывает, сделаешь – пожалеешь, а не сделаешь, всё одно, пожалеешь. Мы все так устроены. Значит, мир так устроен, — объяснил дед.

— Ты сейчас ласковый и смирный, как в ночь встречи с Доброй, только я тебя тогда понимал, а сейчас ни в одном глазу, — попытался