Прокурор - Анатолий Безуглов

— Понимаете, провожали Чуднова. Он ведь перебрался под Москву. Ну, я на проводах немного выпил. Так, чуть-чуть. А как же, такого специалиста лишились. Да и человека! — объяснял Павлов. — Ну, потом я забежал на завод. Буквально на минуту… Самсонову доложили. Назавтра — приказ. Павлов махнул рукой. — Повод всегда найдется.

— И где теперь? — поинтересовался Измайлов.

— Кино кручу, — ответил Павлов. — На сельской кинопередвижке. — Он стал сворачивать чертежи. — Обидно. Человек столько сил положил. Я — о Чуднове. И такой труд оказался никому не нужен. В сарае валяется…

— Я хочу и в этом разобраться, — твердо сказал Журавлев. — Много, очень много было рационального и полезного в предложениях Чуднова. И почему их не приняли?

— Самсонов — как танк. Если уж не посмотрел, что друг… откликнулся Павлов.

— Чей? — спросил Журавлев.

— Чуднова. А вам никто не говорил? — спросил Семен Данилович.

— Нет.

— Самсонов и Чуднов учились в одном институте. Одно время их, что говорится, водой нельзя было разлить…

— Я слышал, Глеб Артемьевич начинал рабочим, — заметил секретарь парткома.

— Начинал, — кивнул Павлов. — А для чего? Для карьеры.

— В каком смысле? — вскинул на него глаза Журавлев.

— Папаша Самсонова ему весь путь рассчитал. — Павлов усмехнулся. — От и до! Как-то в минуту откровенности под хмельком Самсонов-старший признался Чуднову. Говорит: попомни, мой Глеб самое позднее в сорок лет будет директором крупного завода, в пятьдесят — министром!

— Интересно, как это он рассчитал? — спросил Журавлев.

— Очень просто! — сказал Павлов. — Когда Глеб Артемьевич окончил школу, причем с серебряной медалью, отец сказал ему: в институт ни в коем случае, только на завод! А учись заочно…

— В этом ничего плохого нет, — сказал секретарь парткома. — Опыт. Жизненный и профессиональный…

— Вы слушайте дальше, — не переставал усмехаться Павлов. — По напутствию отца первым делом на заводе Глеб Артемьевич должен стать активистом. Сказано — сделано! Потом — как в песне: «Все выше, и выше, и выше…» Вот и получается, «рабочий» только по форме, по анкете. Но вымышленная биография, она для Глеба Артемьевича как палочка-выручалочка, любое препятствие прошибет. Не знаю, насчет жены тоже папаша присоветовал или уже Глеб Артемьевич сам…

Павлов замолчал. Измайлов вопросительно посмотрел на него.

— Чуднов как-то говорил, что у Самсонова любовь была, когда он еще учился заочно. Хорошая девушка. Да, видать, не подходила под отцовский расчет. Ну, Глеб Артемьевич и отхватил профессорскую дочку! Тесть как-никак большой ученый в металлургии…

— Семейная жизнь — это личное дело, — заметил Журавлев. — Не будем скатываться до положения сплетников…

— Стал бы я сплетничать, — обиделся Павлов. — Неужели не понятно, что у таких, как Самсонов, все только для карьеры! Все! Даже жена! — воскликнул он, но, заметив протестующий жест Журавлева, больше об этом даже не заикнулся.

В свое время Измайлов думал: Чуднов переехал в подмосковный городок, прельстившись тем, что оказался поближе к столице. Выходит, причина крылась в другом.

Хоронили Козолупа в цинковом гробу. Заремба сам возглавлял комиссию по организации похорон. Было много народу, в основном работники фабрики. От каждого цеха — венки с траурными лентами. Фадей Борисович произнес над гробом трагически погибшего шофера-экспедитора торжественно-скорбную речь, в которой перечислил заслуги и достоинства Алексея Романовича, трагически вырванного из жизни рукой убийцы.

Могильный холмик был весь покрыт цветами. Родные, близкие и сослуживцы умершего, в том числе и Фадей Борисович, отправились на служебном автобусе посидеть по обычаю за поминальным столом.

Последними покидали кладбище на директорской «Волге» Боржанский и Анегин. На поминки они не поехали.

— Ко мне на дачу, — сказал Берестову Герман Васильевич. — Прихватим по пути Капитолину Платоновну…

Некоторое время ехали молча — похороны есть похороны. Но как только машина влилась в оживленный городской поток автомобилей, грусть и задумчивость на лицах пассажиров сменились деловой озабоченностью.

— Жизнь есть жизнь, — произнес Анегин и, когда «Волга» остановилась перед светофором, вручил шоферу сверток. — За крахмал, — пояснил он. — Ты, брат, здорово нас выручил.

— Витюня трепаться не любит, — повторил свою излюбленную фразу Берестов, улыбаясь во весь рот и пряча сверток в карман.

— Еще достать можешь? — спросил Евгений Иванович.

— Попробую, — пообещал шофер.

— Не обидим, — похлопал его по плечу Анегин. — Башли небось нужны?

— А кому не нужны? — удивленно глянул на Анегина Виктор. — На кооператив коплю.

— Держись нас — все будет! И хата, и мебель, и мед по усам, — заверил Виктора Анегин.

Но Боржанский перебил его.

— Послушай, Витюня, куда ты вчера отвез нашу телевизионную барышню? — спросил он.

— Баринову? В соседний район, в Степное, — ответил Виктор.

— Не говорила, зачем едет?

— Ярмарку посмотреть. Степное ведь славится ярмарками…

— Ей эта ярмарка нужна, как мне чирей на одно место! — зло сплюнул в открытое окно Анегин. — Все ясно, Герман, там она с ментами встречалась…

— Не суетись! — оборвал его Боржанский. — Витюня, расскажи, как все было?

— Ну, когда я утром приехал за ней в дом отдыха, она попросила отвезти ее в Степное. Ну, я отвез. Она велела мне ехать назад. Я спрашиваю, как в Южноморск добираться будете? Она говорит: на автобусе, вечером…

— А до сих пор нету! — снова встрял Анегин. — Вот сука! Оторвалась! Тут мы с нее глаз не спускаем, так она в Степное…

На этот раз Боржанский ничего не сказал ему. А Берестова пожурил:

— Зря ты ее оставил там одну…

— Откуда я знал, — стал оправдываться шофер. — И Фадей Борисович на этот счет никаких указаний не давал…

— А что касается Флоры, — жестко сказал Анегин, — будешь получать указания от нас. — Он вдруг смягчился: — Если поскорее хочешь заиметь уютное гнездышко…

Виктор, подумав, кивнул:

— Ясно.

— Надо Матушку обработать, — повернулся к Боржанскому Анегин. — Пусть Витюню прикрепят постоянно к Птахе.

— Сделаем, — кивнул Герман Васильевич…

…Жена Зарембы села в машину, вздыхая и охая.

— Что-то последние дни у меня душа прямо разрывается, — стала жаловаться она, обращаясь к одному Боржанскому. — И левый глаз все время чешется. Какая-то неприятность подкарауливает — это точно…

— Нехорошо, — сочувственно откликнулся Герман Васильевич. — А сны какие?

— Ужас! — призналась Капитолина Платоновна. — Все рыба живая. Так и плещется, так и бьется в воде! И деньги. Серебро…

— По утрам плюете через левое плечо? — спросил Анегин.

— И утром, и днем, и вечером, — ответила жена Зарембы. — Одна надежда на Кешу. Может, снимет с меня неприятности…

— А если правый глаз чешется? — вдруг спросил Берестов.

— Это хорошо! Очень хорошо! — воскликнула Капитолина Платоновна. Слева-то у нас — дух зла. Он и заставляет чесаться левый глаз. Это к слезам, — пояснила она. — А справа — добрый дух. Чешется правый глаз — к радости и удаче… Если правая ладонь чешется — значит, к деньгам…

На даче их встретила жена Боржанского. И сразу потащила гостью в дом показывать какой-то сногсшибательный журнал мод. Мужчины пошли к воде.

Иннокентий сидел на берегу в своих белых штанах и рубахе, отрешенно смотря на прибой.

— Кеша, есть дело, — начал Боржанский. — Вызови какого-нибудь духа для Капитолины…

— Шарлатанством не занимаюсь, — сказал Кеша, не меняя позы.

— Пойдем поговорим, — более властно сказал Боржанский.

Иннокентий неохотно поднялся, и они пошли к бочке в дальний угол участка.

— Скупнемся, — предложил Анегин Берестову. — Теперь будет битый час уговаривать. — Он быстро разделся, оставшись в одних трусах. — Ты чего? — спросил он, видя, что Виктор не раздевается.

— Рад бы, но… — ответил шофер, задирая штанину.

На голени у него была повязка с запекшейся кровью, багровел синяк.

— Где это тебя угораздило? — покачал головой Евгений Иванович.

— Монтировку уронил… А вот освежиться можно.

Берестов снял рубашку, подставив обнаженный торс ветерку. Пока Анегин плескался в воде, шофер прогуливался по берегу.

— Эге! — воскликнул Евгений Иванович, когда выскочил из моря и увидел неприличную татуировку на спине Виктора. — Знакомая картина. Случаем не Холявы работа?

— А чья же еще, — откликнулся спокойно Берестов.

— Ты смотри, — обрадовался Анегин, — мир тесен! — Он запрыгал на одной ноге, вытряхивая из уха воду. — По какой статье отбывал срок?