Тайна Дамы в сером - Ольга Строгова

Это было ошибкой.

Адвокат Диас тут же оказалась по его сторону монитора, и нежные ручки обвились вокруг его шеи. Адвокат явно собиралась доказать ему, прямо здесь и сейчас, что он вовсе не стар и ни в каком смысле не безнадежен.

Карла спас деликатный стук в дверь. Это пришел один из троих его сотрудников. Вообще-то они не имели привычки стучать в дверь шефа, известного своим демократизмом, но, с другой стороны, и шеф не имел привычки закрываться.

Сотрудник, задавая свои деловые вопросы, с любопытством приглядывался к шефу и его гостье. Но по лицу Карла благодаря ацтекской выучке ничего заметить было нельзя, а адвокат смирно сидела на стуле для посетителей, опустив голову, и листала какие-то бумаги. В комнате и в одежде обоих был полный порядок. Сотрудник ушел разочарованный. Дверь за ним осталась открытой.

– Я подожду, – сказала Диас на прощанье, понизив голос так, чтобы локаторы за дверью не смогли ничего уловить, – если бы ты действительно любил свою жену, я не сказала бы тебе ни слова. Но ведь ты просто исполняешь долг, и рано или поздно тебе это надоест.

И ушла, оставив Карла в душевном смятении.

Смятение это было вызвано не тем, что неожиданное признание Диас нашло в нем какой-то отклик, а тем, что в ее последних словах была, возможно, доля истины.

После этой истории Мануэла как-то притихла и сцен больше не устраивала. Карл держал себя как обычно, иногда задерживался на работе, иногда приходил вовремя. Имени Диас в доме больше не произносилось.

Карл не знал о том, что в последнее время Мануэла часто виделась с отцом и рассказывала ему о своих подозрениях. Старик, надо отдать ему должное, не разделял ее опасений. Твой муж, при всех его недостатках, человек честный, говорил он дочери, и лучше бы ты ему доверяла. Мы, знаешь ли, не любим, когда нас подозревают и тем более устраивают за нами слежку, говорил он. Этим ты ничего не добьешься, только оттолкнешь его от себя.

Мануэла слушала, кивала, соглашалась.

В последний свой приезд она уже не жаловалась на то, что у мужа, по-видимому, кто-то есть. Она жаловалась на то, что он охладел к ней.

– Почему ты так решила? Он что, с тобой больше не спит? – спросил сеньор Лопес, враг всяческих недомолвок и эвфемизмов.

– Нет, спит, но… То есть, я хочу сказать… Когда он со мной, мне иногда кажется, что он думает о ком-то другом.

Сеньор Лопес крякнул. Ему было жаль дочь, но он был мужчиной.

Он окинул взглядом ее красное, с несколько отвисшими уже щеками и двойным подбородком, лицо, ее грузную фигуру, затянутую в шелковое платье размера на два меньше, чем следовало бы, ее пухлые руки, мнущие мокрый кружевной платочек, после чего потрепал ее по широкой, влажной от жары спине и сказал, что все это глупости.

– А может быть, – не унималась Мануэла, – все-таки сказать ему про золото?

Тут уже сеньор Лопес был категорически против, и Мануэла ничего не добилась. Старик даже немного обиделся на нее за ее настойчивость.

– Вот когда я умру, тогда делай что хочешь. Нарушай наши традиции. Ты уже преуспела в этом, выйдя замуж за гринго… а теперь вот жалуешься на его невнимание и даже хочешь его подкупить!

– Вряд ли это возможно, – тяжело вздохнув, признала Мануэла.

– Если бы это было возможно, – веско заключил сеньор Лопес, – он не стал бы твоим мужем. Потому что я пристрелил бы его собственными руками.

Через два дня после этого разговора он разбил свою новенькую желтую «Феррари» и, чрезвычайно расстроенный, явился в дом зятя.

Было раннее и очень тихое утро (дети уже ушли в школу, а прислуга еще не приходила). Карл в кабинете разговаривал по телефону с начальством, и утешать старика пришлось одной Мануэле. Она поставила в духовку противень с его любимым имбирным печеньем и сварила кофе по-ацтекски.

– А ведь я собирался сегодня съездить в Акапулько, навестить твоего двоюродного брата, – жаловался сеньор Лопес, принимая из рук дочери керамическую кружку с угольно-черной, дымящейся жидкостью.

– Возьмите мой «Додж», – предложил зашедший на кухню Карл, – он мне сегодня не понадобится. Совещание в департаменте отменили, и я останусь дома.

– Я тоже поеду, – внезапно заявила Мануэла, – я давно не видела Винсента.

– Поезжай, – сказал Карл. Налил себе молока, взял пару маисовых лепешек и ушел назад в кабинет. Мануэла, закусив губу, посмотрела ему вслед, потом перевела взгляд на отца. Тот пожал плечами и, прежде чем встать из-за стола, рассовал оставшееся печенье по карманам яркой спортивной курточки.

Все же, когда машина была выведена из подземного стойла, супруг изволил выйти на крыльцо попрощаться. Мануэла, стоя на две ступеньки выше, обхватила его за шею и присосалась к губам, а он (и это особенно жгло и мучило его впоследствии) не только не ответил на поцелуй, но даже и развел слегка ее удушающее объятие.

Мануэла, опустив голову и больше не оглядываясь, устроилась на заднем сиденье.

Тесть за рулем, невозмутимо жующий печенье, махнул ему рукой и с ходу послал машину в галоп. Спокойный, респектабельный, серо-серебристый «Додж» несколько удивился, но послушно выполнил приказание.

Карл проводил машину взглядом и вернулся в кабинет, к начатому отчету.

Он успел подняться на второй этаж, открыть дверь, сесть за свой стол и вставить в пишущую машинку чистый лист бумаги до того, когда в отдалении прогремел взрыв.

В двух кварталах к северо-западу, машинально определил Карл. Он напечатал несколько слов, потом остановился. Посмотрел в открытое окно. Прислушался.

Услыхал сирены, кивнул и застучал снова. Но что-то мешало ему. Дважды, не заметив, напечатал он одно и то же слово. Снова посмотрел в окно.

Потом сорвался с места, схватил в прихожей куртку с полицейским удостоверением в кармане и понесся вниз, бормоча: «Не может быть, это не они… это же совсем в другую сторону…»

В ста метрах от дома широкая улица, по которой они должны были уехать, была перегорожена щитом с надписью: «Дорожные работы». Карл несколько секунд тупо смотрел на надпись, потом развернулся и побежал в переулок, в ту сторону, куда показывала стрелка «объезд». Переулок, вначале прямой, вильнул влево, ослепив бегущего солнечным отражением открываемого кем-то окна, и нехотя вывел прямо на площадь, полную дыма и сирен.

Посредине площади горела машина. Пламя было такое сильное и яркое, что у людей, собравшихся вокруг, не возникло и мысли о помощи. Никто из находящихся в машине не мог остаться в живых. Там просто некого было спасать.

Хотя нашелся один долговязый придурок, который, с разбегу врезавшись в толпу, попытался приблизиться к охваченной огнем машине.