Тайна Дамы в сером - Ольга Строгова

Карл, который ничего не имел против рождения второй дочери, отнесся к сцене философски; к тому же он знал (то ли где-то прочитал, то ли об этом ему рассказали на работе), что такие истерики для недавно родивших женщин – обычное дело, притом поводы для истерик могут быть самые несуразные. Когда миновала острая стадия, с криком, слезами и битьем старинной ацтекской керамики, он постарался утешить и успокоить ее, благо точно знал, что для этого нужно делать.

Наутро Мануэла, дождавшись, пока муж уйдет на службу, пригласила на совет несколько своих родственниц преклонного возраста, сведущих в делах деторождения. Старухи, надо отдать им должное, говорили вещи дельные и понятные – что, во-первых, нельзя досаждать мужу подобными упреками, так как неизвестно в точности, кто несет бо́льшую ответственность за пол будущего ребенка – мужчина или женщина; во-вторых, у многих настоящих мужчин и даже прославленных героев вообще не было сыновей (примером тому – ее собственный отец, вождь); в-третьих, ее дело молодое, все еще впереди, а вот, кстати, хорошие молитвы и амулеты – испытанные средства зачать и родить крепкого, здорового мальчика.

Мануэла успокоилась, повеселела, и в семье на некоторое время воцарился мир и покой. Вскоре она снова забеременела, и в положенный срок родилась крепкая, здоровая девочка Лусия. Ничем амулеты не помогли.

Были у Мануэлы и другие поводы для беспокойства.

Дело в том, что с нею произошло то, что часто происходит, и не только в Мексике, с женщинами, когда они выходят замуж и начинают одного за другим рожать детей.

Тоненькая, смуглая, с нежным голоском девушка превратилась в грузную, краснолицую, крикливую матрону.

Посоветовавшись со своим гинекологом, Мануэла решила сделать перерыв в рождениях. Кроме того, она начала пробовать различные диеты, перестала пользоваться лифтом для подъема на второй этаж, где была расположена их квартира, и даже записалась в фитнес-клуб. Увы, все усилия оказались тщетными. Ее организм решительно протестовал против таких насильственных действий, и на каждую пару потерянных килограммов отвечал обвисанием кожи в самых неприятных местах, расстройством пищеварения и ухудшением цвета лица.

В тридцать четыре года Мануэла выглядела уже намного старше своего тридцатилетнего мужа.

Он же если и изменился внешне, то лишь в лучшую сторону. Возмужал, окреп, и если где и раздался, то в плечах.

Помимо обязательных ежедневных занятий в полицейском спортзале и плавания в бассейне, он увлекся еще и восточными единоборствами, благодаря чему не только сохранил юношескую стройность, но и приобрел особую плавность и точность движений.

Его лицо, с которого уже не сходил смугло-золотистый загар, также было очень привлекательно – и не только правильностью и чистотой линий высокого лба под густыми светлыми волосами, которые он теперь стриг коротко и зачесывал назад, точеным прямым носом, изящно вылепленными губами и подбородком, по-мужски твердым, но с обаятельной ямочкой посредине – не только, в общем, своим эстетическим совершенством, но и присущим ему выражением открытости и доброжелательности. Когда он улыбался – он улыбался, а не просто вежливо скалил зубы, как это свойственно гринго; когда он смеялся – смеялись все вокруг, даже те, кто изначально не имел такого намерения.

Как сказала одна его знакомая дама – лицо ангела, на которого ни боль, ни страдание, ни грехи, свои или чужие, не наложили еще своего пагубного отпечатка. А между тем дам, желающих помочь ему совершить хотя бы один грех, было предостаточно.

Тогда-то и было положено начало великому искусству обращения с женщинами, позволяющему поддерживать с ними нормальные дружеские и рабочие отношения, не давая их мыслям слишком уж устремляться в другом направлении и не обижая их прямым отказом.

Мануэла всего этого не понимала. Она бешено ревновала его к любой замеченной рядом с ним женщине. От того, что он никогда не давал ей ощутимого повода, ревность не становилась менее жгучей. Отсутствие повода говорило, по ее мнению, не о верности супруга, а лишь о его ловкости и изворотливости.

Положение усугублялось тем, что у Мануэлы оказалось слишком много свободного времени. В то время как ее муж работал, занимался спортом, общался с друзьями, читал книги по истории, археологии, философии и древним языкам (он не оставлял надежды вернуться когда-нибудь в штатскую, гуманитарную жизнь), а вечерами и по выходным возился с подрастающими малышками, Мануэле решительно нечем было заняться.

Днем к девочкам приходила няня-англичанка с двумя высшими образованиями – по педагогике и психологии, чопорная старая дева. На Мануэлу она смотрела свысока и редко удостаивала разговором. Всю работу по дому выполняли две пожилые родственницы, надежные, добросовестные, но с таким ограниченным кругозором, что их не удостаивала общением сама Мануэла.

Можно было бы, в принципе, пойти работать, но в Мексике замужние женщины из благополучных слоев общества не работают. Это не принято. Это просто неприлично. А прилично замужним женщинам заниматься светской жизнью, благотворительностью, посещать различные дамские кружки и фитнес-клубы, где инструкторами работают тоже женщины. Мануэлу совершенно не интересовало ни то, ни другое, ни третье, не говоря уже о том, что о фитнес-клубах у нее сохранились самые нехорошие воспоминания с тех пор, как с их помощью она пыталась похудеть.

В общем, без мужа она скучала и злилась, а с ним была то предельно нежна и ворковала, как новобрачная, то обращалась в тигрицу и устраивала сцены – а почему? Почему она так неразумно вела себя? Да потому что и на пятом, и на десятом, и на последнем, пятнадцатом году брака она была влюблена в него так же, как и на первом.

Ну а он? Он был к ней привязан, он привык к жизни с ней, и он очень любил своих, рожденных ею, детей. И право же, он относился к ней гораздо лучше, чем большинство мужей относятся к своим женам после столь длительного брачного марафона. Он ей даже не изменял.

Справедливости ради надо сказать, что ни одна женщина, способная подвергнуть серьезному испытанию его моральные устои, и не появилась тогда на его пути.

Мексиканки, даже молоденькие и хорошенькие, не особенно интересовали его; все они, как на подбор, были миниатюрны, норовисты, горячи, злы, словно породистые кобылицы с ранчо его тестя, и все они напоминали ему Мануэлу в молодости.

Изредка попадавшиеся иностранки северного типа, которые могли бы пробудить в нем определенные воспоминания (высокие, белокожие, темноволосые, с мечтательными серыми глазами), вели себя слишком по-современному, открыто и свободно обнаруживая свой интерес, а этого он в женщинах не любил.