Весенние заморозки (СИ) - Александр Хомяков

Он ничем не высказал своих чувств, этот жалкий, но могущественный человечек. Может, у него и не было никаких чувств, одна апатия да сарказм.

-Ты все так хорошо узнала, девочка. Я поражен. Наверное, вы прокрались к врагам в штаб и выведали там все их секреты?

-Я слышала разговор конунга Ригалиса, арденов и герцога Илдинга.

-Да ты что? Ты видела самого герцога Илдинга? Какой он из себя? И Ригалиса? А почему не Катаара?

-Дурак! - фыркнула Лорбаэн. - Тебя предупреждают, а ты фиглярствуешь.

-Пристегни язык, девочка, - на этот раз в его голосе прорезалась сталь. - и убирайся с глаз моих, да этих мохнатых с собой забери. Разведчица, мать твою!

Истонцы вышли из шатра насупленные. Вождь Эктуден бросил что-то Броганеку вполголоса, тот кивнул, обернулся на Лорбаэн.

-Идем, ралдэн. Будем праздновать наше возращение.

Лорбаэн посмотрела Броганеку в глаза, усмехнулась.

-Твоя правда. Ну его, этого графа. Дураком родился, дураком помрет.

И долину огласил ее громкий истеричный смех.

Глава 5.

Дигбран. Сказание о геройстве.

-Помнишь этого всадника на вороном коне, вчера?

-Такого забудешь, Нилрух, как же... брр!

-А чего тут удивляться? Ардены, я их никогда не понимал.

-Боюсь, Малыш, что это был не простой арден. Ладно, ну его. Своих забот есть. Ты Кантаха видел?

-Видел.

В караульной было непривычно темно и неуютно. Дигбран мужественно сидел на жестком трехногом табурете, стараясь не отвлекаться от задуманного мероприятия, но всадник, встреченный ими вчера на Веггарском тракте, упорно не шел из головы. Напугал он их с Малышом, если по совести. И нет бы кто чужой - так ведь арден, самый типичный, с примелькавшимися с детства правильными чертами лица. Разве что шрам.

Может, из-за шрама лицо встреченного ими всадника и показалось им таким зловещим. Рубец пересекал бровь и глазницу, при этом глаз был целым, живым. И смотрел этот глаз тем взглядом, что встречался Дигбрану разве что в глазах умалишенных. Он был уверен, что всадник даже не заметил их, когда они, приблизившись, смогли его разглядеть и тут же дали дорогу. Всадник ехал медленно, погруженный в себя. Седые на висках волосы были забраны в хвост на затылке, одежда отличалась потрепанностью, оружия при нем и вовсе не было. Он миновал их и вскоре исчез за поворотом дороги.

'Действительно, - сказал себе Дигбран - ну его, а?' Испугались неведомо чего. Суеверия, в чистом виде. 'Неведомо что' пусть всяких Майрахов и прочих южных миакрингов пугает. А северные миакринги - люди серьезные. Хочется думать, что серьезные. Вон, мельника-то чуть не сожгли.

Обитая железными полосами массивная дубовая дверь со скрипом отворилась, выпуская из темницы очередного ополченца. Ополченец менял цвет на глазах: то бледнел, то краснел.

-Ну что? - полюбопытствовал Дигбран. - Помогло?

Ополченец беспомощно хлопнул на него ресницами.

-Ладно, - махнул рукой Дигбран. - ступай. Проповедальник.

-Проповедник, - поправил его Лагорис.

-Неважно. Следующий!

Снаружи в караулку сунулась бородатая физиономия дружинника Браха.

-Звал, Дигбран? - осведомился он.

-Тьфу ты! Тебе еще чего тут надо? Сказано было - ополченцам собраться.

-Так это... дружина завсегда впереди всех быть должна.

Дигбран нехорошо посмотрел на вояку. Припомнил, что именно тот был в немалой степени ответственен за то, что последняя попытка Ахроя избавиться от Ланнары чуть не закончилась успешно.

-Ладно. Сам напросился. Ступай в темницу, третья дверь слева.

-За что? - не понял Брах.

-Не 'за что', а 'зачем', - съязвил Дигбран. - В темнице сидит Ахрой. Увидишь - не пугайся, он теперь всегда такой будет. Ты должен обратиться к нему и убедить неразумного, что нехорошо с его стороны желать смерти внучки барона.

-А почему я?

-А потому что пришел не вовремя! Иди, проповеди. Проповедай... тьфу! Лагорис, как это слово?

-Неважно, - ответил Лагорис. - Ты тут долго еще сидеть будешь?

-Пока не надоест.

-Тогда я пойду наверх. Душно тут у вас.

Дверь в темницу приоткрылась, разгоняя мрак. Брах нерешительно ступил внутрь, Дигбран сунулся следом. Его вдруг разобрало любопытство.

Посреди мрачного сырого помещения сидел на табурете Нилрух; он уткнулся в бумажную тетрадь, которую держал на коленях. При свете свечи воевода водил по ней пером и что-то бормотал себе под нос.

-Как звать? - скучно спросил он, не отрываясь от записей.

-Так Брах же я! - удивился дружинник.

-Откуда? - Нилрух уже выводил в тетради названное имя. Головы он так и не поднял.

-Отсюда, - ответил недоумевающий стражник.

-Замок Дубр, - пробормотал Нилрух, записывая. - Что в битве с зеленокожими делал? Бежал, как все? Дигбран за то наказание тебе назначил...

-Да что ты, воевода, в самом деле? Вместе мы были, не помнишь? В роще сидели, в засаде. Потом этих зеленых преследовали...

Дигбран, прислонившись к дверному косяку, молча кривился - не то от сдерживаемого с трудом смеха, не то от боли в спине, неожиданно проснувшейся. Нилрух наконец поднял глаза на дружинника.

-А, это ты, Брах. Чего ж сразу не сказал?

-Я и сказал...

-Это я его привел, - объяснил Дигбран, вытирая выступившие на глазах слезы. - пусть и он с Ахроем побеседует. Кстати, где он?

Нилрух вместо ответа ткнул пером в направлении дальнего угла. Там угадывалось что-то вроде кучи тряпья.

-Давай, Брах, - подбодрил старого дружинника Дигбран. - побеседуй с мерзавцем. Наставь его, авось еще чего путного из мерзавца сделаем. Не боись.

Брах нерешительно подошел к куче тряпок. Обернулся.

-А врезать ему можно?

-Нет, - все тем же скучающим голосом сказал Нилрух. - только словами. Ругать тоже нельзя. По-доброму с ним говорить, только так и не иначе.

Брах с кряхтеньем опустился на корточки.

-Ты это, Ахрой... почто на Ланнару зуб точишь? Скотина... в смысле, нехороший ты человек. Нельзя же так.

-Увереннее, дружище, - подбодрил стражника Дигбран. - там еще сотни три ополченцев своей очереди дожидаются. Все хотят с Ахроем поговорить, повоспитывать.

-Если быть точным, то триста двадцать шесть, - пронудил Нилрух.

В этот момент куча тряпья вскинулась, и на них уставились воспаленные глаза Ахроя на темно-синем лице.

-А-а! - взвизгнул Брах.

Рыцари появились неожиданно. Впрочем, глядя каждый день со стен замка на восток, Дигбран ожидал уже кого угодно и чего угодно. Отсутствие вестей мучило хуже пытки, бездеятельность раздражала, заставляя метаться туда и сюда. А метаться было тяжело: боли опять обострились, на этот раз всерьез и надолго. Дигбран боялся признаться себе в том, что это может быть уже и конец. Сжимал зубы, прикусывал до крови нижнюю губу и убеждал себя в том, что будет сражаться до последнего.