МИР ИТАЛЬЯНСКОЙ ОПЕРЫ - Тито Гобби

Дойдя до последнего и наиболее важного пункта завещания - владения мельницами в Синье, он, наслаждаясь мукой семейства, замедляет темп и в пассаже, похожем на вокальный акробатический трюк, то имитирует голос Буозо, обращаясь к нотариусу, то вдруг поет собственным голосом, удерживая родственников в бессильном состоянии ужаса. Здесь важно с абсолютной точностью соблюдать указания Пуччини: ни в коем случае нельзя ускорять темп слишком рано, фразу "Я закончил!" следует петь на достаточно выраженном sostenuto без торопливости и очень отчетливо, как если бы речь шла о самом обычном деле на свете.

Свидетели ставят на документе крестики вместо подписей, и нотариус поспешно прячет бумаги в папку. Затем, все еще вне себя от негодования, вызванного отвратительной сценой, он собирается уйти, но его останавливает слабый голос из-за полога. Скикки сообщает нотариусу, что ему причитается сто флоринов за услуги, а свидетелям - по двадцать флоринов. Эту сумму заплатит им Дзита. Обрадовавшись вознаграждению, все трое хотят приблизиться к постели Буозо, чтобы выразить ему свою благодарность, но Скикки останавливает их движением слабеющей руки, и они поворачивают обратно. Дорогу им преграждают перепуганные родственники.

С крайним отвращением на лице Дзита извлекает из кошелька обещанную сумму, и нотариус вместе со свидетелями уходит, восхищаясь "умирающим" и одновременно соболезнуя его родным и близким: "Что за редкое сердце! Как ужасно! Как тяжко вам!"

Необходимо заметить, что Ринуччо отсутствует при неблаговидной сцене сговора Скикки с семьей и ссоре. После того как хитрому флорентийцу удается обмануть лекаря, руководство сговором берет на себя Дзита. Она велит Ринуччо сбегать за нотариусом. Поэтому молодой человек не присутствовал при том, как Джан-ни Скикки предлагали взятки и пытались его соблазнить. Вернувшись назад, Ринуччо становится свидетелем составления первой части завещания, он среди тех, кто благодарит Скикки за небольшие завещательные отказы. А потом удаляется к Лауретте.

Возможно, они с Лауреттой следят за тем, как развиваются события, от исхода которых зависит их счастье, приникнув к замочной скважине. Как-никак она - дочь плута, а он - отпрыск алчных и жестоких хищников. Трудно ждать от них высокого благородства.

"Как бы то ни было, они еще дети, - сказал мне Форцано. - А вы сами отказались бы от такого состояния?"

"Наверное, да", - ответил я, вспомнив о необычайно похожей ситуации, возникшей когда-то в нашей семье. Мы, пятеро детей моего отца, были любимчиками среди шести внуков деда. Когда он умер, отец находился за границей, и его братья (современные Донати) завладели наследством, взяв в сообщники слепого нотариуса, сумевшего убедить свидетелей в том, что умирающий (может быть, он к тому времени уже умер?) подтвердил завещательные отказы кивком головы.

Но вернемся в мир комедии. Парализованное разразившейся катастрофой, семейство Донати поначалу пребывает в безмолвной неподвижности. Но как только за нотариусом и свидетелями захлопывается дверь, они все как один обрушиваются на Скикки. Однако тот уже приготовился к нападению: он стоит на кровати, вооружившись здоровенной узловатой палкой, с которой никогда не расстается. Кстати, она была при нем, когда он вошел в комнату. (Я всегда предусмотрительно прятал эту дубину во время первого выхода, после того как Дзита отклоняла протянутую мной руку и я шел к кровати Буозо, чтобы осмотреть тело. Воскликнув: "Ах... Скончался?" - я наклонялся и клал палку на пол. О таких мелочах надо помнить. Эту оперу отличает насыщенное драматическое действие, поэтому каждый жест должен быть четко продуман и рассчитан.) Дзита первой восклицает: "Жулик!". Это слово следует произносить с долгим "а", не искажая при этом сдавленной глухой ноты... Потом все бросаются на Скикки, который, раздавая тумаки направо и налево, останавливает их нападение, но не вопли.

Далее родственники учиняют дикий разгром, каждый из них хватает все, что попадается под руку; уносят даже постельное белье. Бетто забирает свою клетку с цыплятами. Скикки не вмешивается. Но когда Симоне завладевает огромными подсвечниками из серебра, он заставляет его выпустить из рук добычу и прогоняет вон. Маленький мальчик, забытый всеми, находится в углу комнаты (или справа, согласно партитуре). Оказавшись в центре невероятной суматохи, он усугубляет ее, бросаясь прочь со своей грохочущей игрушкой.

И мужчины, и женщины беззастенчиво растаскивают добро Буозо и устремляются к выходу. Но позвольте напомнить актерам, что им следует оставлять сцену поодиночке. Иначе, столпившись в дверях и не имея возможности протиснуться вперед, они рискуют быть избитыми Джанни Скикки.

Сцена пустеет, женские вопли замирают вдали, финальные возгласы плутоватого флорентийца ("Прочь! Прочь!") раздаются в тот момент, когда стеклянные двери на террасу распахиваются и на фоне Флоренции возникают Ринуччо и Лауретта. Взявшись за руки, они поют красивый заключительный дуэт, не выходя на авансцену. Тем временем вновь появляется Скикки. Он выглядит комично: облаченный в длинную ночную рубашку, он сгибается под тяжестью добычи, отнятой у спасшихся бегством Донати.

Я всегда даю влюбленным возможность закончить чудесный дуэт и только после этого, на третьем такте, пою фразу: "Наконец-то ушли!" Я с грохотом сбрасываю на пол награбленное добро и от души разражаюсь хохотом. Но, заметив дочку и ее жениха, я внезапно обрываю смех и с нежным, очень человечным выражением на лице, достигнутым не без помощи грима, оборачиваюсь к публике со словами: "Ну разве могли деньги Буозо получить лучшее применение!" Затем, раскрыв объятия, направляюсь к счастливой парочке, смеясь и аплодируя.

Эти финальные фразы стоили мне многих часов упорных репетиций с Форцано, который всегда был мной недоволен. Да и я тоже! Легко написать: "licenziando senza cantare" (играть свободно). И совсем другое дело - обратиться к публике совершенно естественно и уверенно, без преувеличения и наигранной театральности. Последняя фраза не должна выпадать из структуры произведения. Ее следует произносить с определенной окраской и громкостью звука. Она - часть оперы и требует того же темпа.

Однажды мне пришла в голову такая мысль: а что, если самому написать к ней ноты? Я попытался, но безуспешно. Казалось, комедия грозит обернуться для меня трагическими последствиями. Наконец я сел за пианино и начал все петь на одной ноте - соль-бемоль. В результате, развивая эту находку, я произнес известные слова, стараясь избежать диссонирующей звонкости... И кажется, это мне удалось.

ГЛАВА 19. КОМПОЗИТОРЫ - МОИ СОВРЕМЕННИКИ