Сумерки над Джексонвиллем. Лесной мрак - Брижит Обер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне просто дурно уже от этого типа. Говорит с бешеной скоростью, единым духом обрушивает на меня целую кучу информации — да он буквально оглушил меня. Известно ли что–нибудь Виржини? Понятия не имею. Однако — так, на всякий случай — приподнимаю палец.
— Она видела, как кто–то уводил Матье?
Приподнимаю палец, но только наполовину. То бишь — в полусогнутом виде.
— Она видела кого–то из знакомых ей людей?
Я приподнимаю палец.
— Кого именно? Вы знаете этого человека?
Палец мой остается недвижим. Я вздыхаю.
— Любое преступление имеет вполне определенный мотив. Будьте внимательны: ни о каком разумном мотиве, доступном нашему сознанию, в данном случае и речи быть не может. Нет, тут кроется некий мотив сугубо личного характера. К примеру, убийца решил собрать коллекцию ушей. Или же непременно отправлять на тот свет любого субъекта ростом метр восемьдесят два, обутого в желтые мокасины. Или — как тот, всем известный английский преступник — душить своих любовников, когда они уснут, чтобы потом смотреть телевизор, лежа рядом с трупом. Вы понимаете, что я имею в виду? Если мы примемся искать убийцу, исходя из того, что им движет некий «разумный» мотив, мы пустимся по ложному следу. Но если мы вообразим, что он действует наугад — просто из удовольствия кого–нибудь убить, — это тоже будет грубой ошибкой. Ибо если бы в его действиях отсутствовала всякая логика, то жертвы у нас были бы совсем разными. Такое встречается крайне редко. В девяносто девяти процентах случаев убийца–психопат уничтожает людей одного и того же типа. Он упорно преследует лишь ему известную цель и чувствует себя удовлетворенным, лишь убивая людей вполне определенного типа, причем одним и тем же способом. Однако я, должно быть, основательно поднадоел вам своими речами. Вообще–то я направлялся к Фанстанам, а к вам завернул так, на всякий случай. С вами всегда очень приятно побеседовать. Ну что ж, мне пора, милая мадемуазель Андриоли. И прошу вас: постарайтесь поменьше переутомляться; по–моему, последнее время ваша жизнь приобрела уж слишком бурный характер.
Предатель! Он вновь закатывает мое кресло в гостиную и исчезает с такой скоростью, что Иветта даже не успевает попрощаться с ним. Совершенно невероятный тип. Убийца спокойненько себе разгуливает где–то у нас под боком, а комиссар полиции с физиономией клоуна тем временем читает мне лекции о психологии преступников. Иветта, ворча, раскладывает еду по тарелкам.
А я вновь думаю о Матье. Несчастный малыш. По телу у меня пробегают мурашки. В больнице, когда я поняла, что Бенуа мертв, мне все время хотелось волком выть. И еще очень долго потом я не могла поверить в то, что он никогда больше со мной не заговорит, не рассмешит меня чем–нибудь — что его вообще не будет больше рядом. Наверное, матери Матье нынче вечером тоже хочется волком выть. А Элен — всегда спокойная, улыбчивая Элен — как она, должно быть, боится за Виржини! Хотя Виржини, вообще–то, — девочка. А все жертвы на данный момент — исключительно мужского пола. Наверное, убийцу почему–то тянет именно на маленьких мальчиков. «Он чувствует себя удовлетворенным, лишь убивая вполне определенного типа людей», как сказал этот «Бонзо» — клоун. Очень хотелось бы выбросить все это из головы. Но — не могу; не могу взять и вот так просто сказать себе: «Забудем об этом». Ну если бы я хотя бы не слышала голоса Матье, если бы для меня это было всего лишь некое имя, произнесенное диктором с экрана телевизора. Я так в свое время радовалась знакомству с Фанстанами, а теперь вся эта гадость и путаница…
6
Сегодня утром хоронят Матье Гольбера. На похороны отправились все: Мондини, Кэнсоны, Мигуэны. Полчаса назад ушли Иветта и Поль. Элен отказалась участвовать в церемонии. Я слышу, как она листает какой–то иллюстрированный журнал — листает так нервно, словно сидит в приемной врача. Когда Иветта узнала о том, что Элен не хочет идти на похороны, ее осенила блестящая мысль: предложить ей прийти к нам, дабы составить мне компанию, а самой таким образом получить возможность пойти на кладбище. «Это поможет Элен избавиться от тех черных мыслей, что неизменно будут мучить ее, останься она дома в полном одиночестве», — пояснила Иветта. Виржини со своими куклами играет в саду. В данный момент она устроила одной из них весьма основательную порку: «Вот тебе, противная, вот тебе; ты как следует этого заслужила» — и так далее: шлеп, шлеп, шлеп; не знаю уж, с кем именно девочка таким образом сводит счеты, но делает она это явно от всей души.
Похоже, сегодня на редкость хорошая погода: небо чистое, ни ветерка. Я представляю себе, как под ярким солнцем вдоль пожелтевших уже полей медленно движется мрачная похоронная процессия. Но никак не могу представить, что Бенуа тоже лежит в могиле, на этом самом кладбище. Основано оно было в одном симпатичном, заросшем зеленью местечке, насколько я помню, в 1976 году — так что среди прочих кладбищ его до сих пор можно считать почти новехоньким. Надо же: я лишена возможности даже сходить на могилу Бенуа. Иветта сказала мне, что Рено тоже там похоронен. Поэтому я хорошо понимаю, что Элен просто не в силах идти на похороны совсем еще маленького мальчика, которого закопают чуть ли не бок о бок с сыном ее мужа. Интересно: а пошел ли на похороны убийца? В фильмах такое нередко случается.
Элен со мной почти не разговаривает. Лишь пара фраз о погоде, о том, который час; спичка чиркает о коробок — по комнате разливается запах табачного дыма. Шелест слишком быстро переворачиваемых страниц. И ее дыхание — частое. Что–то чересчур уж частое.
— Хуже всего бывает, когда думаешь о том, что его положили в этот маленький ящик. О том, что твой ребенок лежит теперь в ящике. Как… как какая–то почтовая посылка. В совсем маленьком… ну… вроде ящика из–под вина, например. Забавно, а?
Элен явно нехорошо. Я с трудом сглатываю слюну. Голос у нее дрожит. Лишь бы только ей не вздумалось сейчас заплакать. Я ведь и раньше совершенно терялась при виде плачущих людей.
— А Полю, видите ли, захотелось пойти на похороны. Непонятно зачем: мы совсем не знаем этих людей; но нет, он решил непременно там быть — из солидарности, понимаете ли. Красивое слово — «солидарность». Но ведь это не вернет им их сына. Я была против того, чтобы он туда пошел, но если ему что–то втемяшится в голову… Мне совсем не хотелось оставаться в одиночестве, в такой–то день. Простите меня, Элиза; наверное, я уже надоела вам своей болтовней.
Да нет, это вовсе не так, Элен; как же мне вам объяснить? Как сказать о том, что я хорошо понимаю ваше состояние? Проклятое мое тело — наотрез отказывается мне служить. Слава Богу — явилась Виржини.
— Можно попить воды? Мама? Мама, что с тобой?
— Ерунда, дорогая; ничего страшного. Иди попей на кухне.
— Это из–за Матье ты стала печальная?
— Да, мне немного грустно.
— Но ведь с Матье ничего страшного не произошло: он наверняка доволен, что попал прямиком в рай.
— Да, конечно. Ну, беги же на кухню и попей.
Девочка убегает — легко и быстро.
— До чего же я распускаюсь, когда на меня такое находит. Просто смешно. Счастье еще, что Поля здесь нет — он терпеть не может моих нервных припадков.
И это наш славный Поль, который определенно производит впечатление просто–таки образцово терпеливого человека. Теперь я лучше понимаю, почему Элен кажется обычно такой грустной и отрешенной. Виржини вихрем вылетает из кухни и с дикими воплями бросается в сад. Похоже, смерть ее маленького приятеля вовсе никак на ней не отразилась. Выглядит это довольно странно, если вспомнить, как отчаянно плакала она в тот день, когда он погиб. Наверное, ей каким–то непостижимым образом удалось затолкать все мысли о происшедшем в самый дальний уголок своего сознания и запретить себе вспоминать об этом.
Интересно, который теперь час? Элен снова делает вид, будто читает журнал. Атмосфера в доме какая–то нездоровая; я напряжена до предела: нервы — точно струны у скрипки.
— Мне ни в коем случае не следовало в тот день разрешать Рено играть в саду. Ведь это неизбежно должно было случиться. Неизбежно.
Судя по всему, у нее сейчас начнется истерика; и что же мне делать в такой ситуации?
На всякий случай я приподнимаю палец.
— Heт, Элиза, я знаю, что все произошло по моей вине, я прекрасно это знаю; вам вряд ли удастся убедить меня в обратном.
Я вновь приподнимаю палец.
— Я знала, что это случится, знала; я все чувствовала и ничего не сделала, чтобы это предотвратить, ничего. Его нашла Виржини. Она позвала меня; он лежал на животе, а вокруг — столько крови! Я подхватила Виржини на руки и бросилась к дому — вызвать «скорую помощь». Я не хотела, чтобы Виржини опять его увидела, поэтому вернулась туда и прикрыла его махровым полотенцем — оно почти тут же стало совсем красным… ненавижу красное. Никогда ничего красного не ношу.