Мамонты - Александр Рекемчук

Слава Костиков кивнул:

— Да-да, они здесь часто говорят об этом.

— С другой стороны, — продолжил я, — случаются и неожиданности. Третьего дня мы с Сабовым были в гостях у профессора Луи Женевуа. Ему восемьдесят пять лет, он тоже бывал на выставке. Но когда я заговорил о лобовом противостоянии двух павильонов — Советского Союза и фашистской Германии, — он не согласился со мной: сказал, что это было не столько проявлением враждебности, сколько, наоборот, шагом навстречу друг другу… что и проявилось, по его мнению, спустя два года в подписании пакта между Сталиным и Гитлером… Каково?

— Да. И об этом слышишь часто, — подтвердил хозяин дома. — Но, вообще, я полагаю, что теперь у вас могут быть сложности и с фильмом, и с книгой. Тема — явно не ко времени! В воздухе витает нечто совсем иное…

Я промолчал, хотя подобные мысли тревожили и меня.

— Как бы то ни было, вам завтра предстоит посещение Архивов? Знаю, что у вас проблемы с языком, с переводом, а Сабов будет занят… — Костиков возложил руку на плечо жены. — Если хотите, Марина поможет вам. Она владеет французским. Сейчас не работает, скучает. Наверное, ей тоже будет интересно…

— Спасибо, — обрадовался я.

Даже теперь, когда многое объяснилось и, вроде бы, стало на место, я продолжаю пытать себя: но как могло случиться, что я столько лет вел свой поиск, идя по ложному следу?

Ведь я не выдумал, да и не мог выдумать этого имени: Тамара Туманова.

Мне самому никак не могла принадлежать эта версия, согласно которой темноволосую девочку с печальными глазами, изображенную на снимках в семейном бюваре — на одном с бантом и собакой, а на другом в балетном трико с глубоким вырезом, — что ее зовут Тамарой Тумановой.

Больше того, с самого начала, с незапамятных пор я знал обе фамилии: девочка — Тамара Туманова, а вот та густобровая дама с очевидной примесью южных кровей, ее мать — Анна Чинарова, даже отчество знал наизусть: Христофоровна…

Откуда же взялась эта версия, будто девочка — Туманова?

Вообще-то, с моей мамой случалось, что она путала имена, отчества, фамилии. Случалось даже в бодрых ее летах.

В нашем роду очень долго, со смехом, обсуждался казус, когда в застольном разговоре упомянули какую-то барышню, а моя мама отозвалась вопросом: «Это та, у которой дедушка был негр?..» Но никаким негром там и не пахло, даже близко не лежало. Так откуда же взялся вопрос?

Однако выдумать Туманову она тоже не могла.

И ни в каких Парижах на своем горестном веку она, увы, так и не побывала.

Значит, услышать могла только от мужа, от Рекемчука.

Допускаю, что он, возвращаясь из своих тайных поездок, не раз и не два в разговорах с нею или в беседах с гостями упоминал, называл это имя, набиравшее в ту пору легендарную известность.

Может быть, ему доставляло удовольствие произносить это имя — Тамара, — столь счастливо совпадавшее с именем дочери?

И еще он мог знать — как не знать? хотя бы из последних встреч с нею, щебетуньей, уже обучавшейся в балетной школе, — что вот есть у нее одноклассница и подруга, имя которой у всех на устах.

А какое же это имя? Тамара, тоже Тамара. Тамара Туманова.

Читатель наверняка заметил, что я, уделив столь много места легендам и басням о матери Тамары Тумановой, совсем обошел вниманием ее отца.

Но, право же, это невнимание проявлено не только мною.

Отца Тамары звали Владимир Хасидович. Он был русским офицером, попавшим в парижскую эмиграцию путем окольным — через Сибирь, через Китай. На этом страдном пути бегства и произошло событие: то ли в Тюмени, то ли в Харбине, то ли в Шанхае; то ли в вагоне поезда, то ли прямо на вокзале, — родилась девочка по имени Тамара, ставшая впоследствии знаменитой балериной.

В Париже Владимир работал, как и многие русские эмигранты, шофером такси. Иногда бесплатно подвозил домой девчушек из студии Прео.

Вероятно, Королева Мам сочла не очень подходящей для балета, для сцены фамилию мужа и предпочла снабдить дочь — слегка переиначив — своей девичьей фамилией Туманишвили, тянущейся к легендарным Багратидам.

Когда же юная Тамара вместе с матерью отправилась завоевывать Америку, отец остался в Париже, и там его след затерялся.

Казалось бы, сюжет с нею, с Тамарой Тумановой, длившийся столь долго и оказавшийся в итоге тупиковым, должен был завершиться уморительной сценой в студии Ольги Преображенской, где Королева Мам спрашивает Анну Павлову: «А вы что-нибудь смыслите в балете?»

Но нет, повременим расставаться.

Останемся столь же верны своему восхищению красивой и талантливой девочкой, как навсегда сохранила свое преклонение и детскую влюбленность ее ровесница и подруга по балетной школе Тамара Чинарова, доподлинная моя сестра.

Собираясь в отъезд с туманных берегов Альбиона к другим, более теплым берегам, а именно в Испанию, в Марбелью, разбирая бумаги, накопленные за долгие годы, она пересылала мне в Москву целые вороха своих статей о Тамаре Тумановой, опубликованных в различных журналах, кипы фотографий, запечатлевших ее в танце и в жизни.

А в своих воспоминаниях свидетельствует: «…Как беби-балерина она вызвала сенсацию в Париже, когда в восьмилетнем возрасте дебютировала в Paris Opera… Весь Париж сходил по ней с ума!»

Мое нежелание расставаться с обворожительной героиней продиктовано еще и тем, что, как мог я убедиться не раз, она — столь загадочная, исполненная мистики и в своем облике, и в характере, и в судьбе, — оказалась талисманом, способным, даже после своего ухода из жизни, соединять разорванные нити, счастливо сводить концы с концами, делать их вновь началом начал.

Совсем недавно, пробегая взглядом страницы вышедшей в России книги известного художника Юрия Анненкова «Одевая кинозвезд», когда-то рисовавшего с натуры Ленина и Троцкого, а позже ушедшего в эмиграцию, — я натолкнулся на строки, весьма заинтересовавшие меня.

«… У этих же моих друзей я часто встречал девочку двенадцати лет, маленькую робкую кавказку со смуглым цветом лица и огромными, черными, как ночь, глазами. Я даже вальсировал с ней (в этой семье очень любили детей и танцы). Сегодня это одна из блестящих классических танцовщиц мировой сцены — Тамара Туманова».

Обрадованный, я поспешил заглянуть в именной указатель книги — вдруг там окажутся и другие знакомые имена? — и тотчас, под той же буквой Т, прочел: «Тёмкин (Tiomkin) Дмитрий Зиновьевич».

Ба, сколько лет, сколько зим!..

Сразу вспомнился заокеанный гость, известный композитор, мой деловой собеседник на «Мосфильме», с которым, впрочем, мы встречались и в более непринужденной обстановке.

Вспомнилось и другое: как я, готовя к публикации свою недавнюю повесть «Кавалеры меняют дам», терзался тем, что не могу дополнить его словесный портрет подлинным изображением — увы, искал, искал, перерыл библиотечные полки, музейные папки, но так ничего и не нашел.

А тут, в книге «Одевая кинозвезд», сразу же обнаружил карандашный портрет, выполненный самим Анненковым.

Здесь он запечатлен, вероятно, в конце двадцатых или начале тридцатых годов. Глубокие залысины компенсируются щегольскими бачками вполщеки. Слегка потупленные глаза человека, желающего видеть себя красавцем, но, вместе с тем, сознающего, что это далеко не так. Манишка, воротничок с заломленными концами, белый галстук-бабочка. Но, вместо фрака либо смокинга, почему-то домашняя куртка с пестрым шалевым воротником — может быть, специально для того, чтобы позировать художнику, смягчить образ?..

А тогда, на «Мосфильм», я помню, он явился — уже старенький, облезлый, будто траченый молью, — в пальто на старорежимной яркокрасной генеральской подкладке.

Его внешности я уделил достаточное место в одной из предыдущих глав этой книги.

Но там же случилась оговорка, которую я вполне мог бы исправить сейчас, по ходу обычной писательской работы над текстом — там убрал, а тут вставил, — но я не стану этого делать, поскольку сам процесс рождения книги, как представляется мне, тоже способен нести сюжетную функцию, запечатлевая путь — от незнания к знанию, от заблуждения к истине.

Там, в главе «Сестра», я записал торопливо: «…Причин и обстоятельств, заставивших его покинуть родные берега, я не выяснял. Но тут, вероятно, ситуация была типовая».

Отнюдь: она была совершенно исключительной.

Вернусь к фактам его биографии.

Он родился в украинском городе Кременчуге, что на Полтавщине. Некоторые источники называют годом его рождения 1899-й, другие же настаивают на том, что он был старше, родился в девяносто четвертом.

Учился музыке в Петербургской консерватории не у кого-нибудь, а у самого Александра Константиновича Глазунова, притом, как утверждают, был его любимым учеником. Впрочем, любимый ученик не был верен своему учителю: уехал в Берлин, где какое-то время учился у профессора Бузони, заслужившего у современников шутливое прозвище «чемпион по Баху»…