Таинство - Клайв Баркер

Но когда он свернул с шоссе в холмы, делать это стало труднее. Тучи разошлись, и, словно по команде, солнце озарило склоны, свет был такой прекрасный, что слезы наворачивались на глаза. Уилла поразило, что, после того как он проложил столько дорог, отделивших его сердце от духа этого места, после того как два десятилетия подавлял в себе любые сантименты, красота этого места его все еще трогала. Тучи рассеялись, и солнце золотыми лучами осенило это лоскутное одеяло. Он проезжал мимо деревень, которые теперь были знакомы ему только по названию. Херрикствейт, Рэдлсмур, Кемпс-Хилл. Он знал серпантины и повороты дороги, знал, где она выведет туда, откуда можно будет восхититься рощей платанов, рекой и складками холмов.

Неминуемо надвигались сумерки, уходящее солнце еще освещало вершины холмов, но долины, по которым он ехал по петлявшей дороге, уже погружались в синевато-серую темноту. Это был ландшафт его воспоминаний, и час тоже был ему памятен. Ничто вокруг не имело резких очертаний. Формы были затуманены и не поддавались определению. Что это там — овца или камень? Заброшенный дом или несколько деревьев?

Единственная его уступка пророчеству была в том, что он подготовился к потрясению при въезде в Бернт-Йарли, но оказалось, в этом не было нужды. Изменения почти не затронули деревню. Почту перестроили, несколько домов подновили; там, где раньше стоял бакалейный магазин, теперь был небольшой гараж. Все остальное казалось знакомым в свете фонарей. Он доехал до моста и остановился на несколько минут. Вода в реке стояла высоко, выше, чем ему когда-либо приходилось видеть. Появилось горькое искушение выйти из машины и немного посидеть здесь, прежде чем проехать последнюю милю. Может, даже сдать назад на три сотни ярдов и подкрепиться пинтой «Гиннеса». Но он справился с собственной трусостью (а это была трусость) и, помедлив у реки, поехал к дому.

Дом? Нет, это никогда не было его домом. Но каким словом можно назвать место, из которого он убежал когда-то? Возможно, это и был дом, по крайней мере для такого человека, как он: надежное, неизменное пристанище, откуда вели все дороги.

Он еще не успел выйти из машины, а Адель уже открывала дверь. Она услышала шум мотора, сказала она, и слава богу, что он приехал, ее молитвы услышаны. По тому, как она сказала это (и повторила), он решил, что Адель говорит в буквальном смысле: она действительно молилась, чтобы он побыстрее и благополучно добрался. Теперь он здесь, и у нее есть для него хорошие новости. Жизнь Хьюго вне опасности. Он идет на поправку, говорят доктора, хотя ему и придется пробыть в больнице еще не меньше недели.

— Ну, он стойкий оловянный солдатик, — с нежностью сказала Адель.

Она неторопливо хлопотала на кухне, готовя Уиллу сэндвич с ветчиной и чай.

— А вы как поживаете? — спросил Уилл.

— Несколько ночей не спала, — призналась она почти виновато, словно не имела права на бессонницу.

Выглядела Адель усталой. Она не была той энергичной, прагматичной йоркширкой, что двадцать пять лет назад. Хотя, как он думал, ей еще не исполнилось семидесяти, выглядела она старше, двигалась неуверенно, часто не могла подыскать нужные слова. Она не сказала Хьюго о приезде Уилла («А вдруг ты передумал бы в последнюю минуту», — объяснила она) Но доктору она сказала, и тот разрешил приехать в больницу и повидать Хьюго сегодня вечером, хотя часы приема уже закончатся.

— С ним было трудно, — через силу выговорила Адель. — Он сам по себе. Но умеет погладить против шерсти, здоровый или больной. Это доставляет ему удовольствие.

— Сочувствую, что вам пришлось одной с ним возиться. Я знаю, с ним бывает нелегко.

— Ну, если б это было не так, — отозвалась она почти снисходительно, — то он не был бы тем, кто он есть, и я бы его не любила. Так что с этим я мирюсь. Ведь на самом деле это все, что нам остается.

Это была простая мудрость. Не бывает безупречных отношений. Но если любишь, тянешь лямку.

Адель настояла, что сама поведет машину, — сказала, что знает дорогу и так они доберутся быстрее. Ехала она, конечно, со скоростью черепахи, и на месте они были уже почти в половине десятого. Конечно, по стандартам внешнего мира — достаточно рано, но больницы — это автономные царства со своим временем, и по здешним меркам, что половина десятого, что два часа ночи — одинаково. В пустых коридорах было тихо, палаты погружены во тьму.

Однако сестра, проводившая Уилла и Адель в палату Хьюго, оказалась разговорчивой, и ее голос звучал слишком громко в этой тишине.

— Когда я в последний раз к нему заглядывала, он не спал, но кто знает, что сейчас. От болеутоляющего может и сморить. Так вы, значит, его сын?

— Да.

— Ага, — сказала она с почти застенчивой улыбочкой. — Он иногда говорит о вас. Ну, вообще-то бредит. Но он так хотел вас видеть. Ведь вы Натаниэль?

Ответа она ждать не стала — рассказала, как Хьюго перевели в палату на двоих, потом человека, с которым он лежал, выписали, так что он теперь один, и это замечательно. Уилл пробормотал, что это просто здорово.

— Ну, вот мы и пришли. — Дверь была приоткрыта. — Хотите войти и сделать сюрприз?

— Да нет, — ответил Уилл.

У сестры был несколько озадаченный вид, потом она решила, что не расслышала, и с глупой улыбкой пошла прочь по коридору.

— Я подожду здесь, — сказала Адель. — Эти минуты должны быть только вашими.

Уилл кивнул и, шагнув за порог, через двадцать один год снова оказался в обществе отца.

II

Рядом с кроватью горел ночник, слабый свет отбрасывал на стену монументальную тень Хьюго. Он с закрытыми глазами полулежал на горе подушек.

У Хьюго была ухоженная окладистая борода. Длиной добрых десять дюймов, аккуратно подстриженная и расчесанная в подражание великим покойникам: Канту, Ницше, Толстому. Это были умы, по которым Хьюго мерил современную философскую мысль, современное искусство и приходил к выводу об их ущербности. Борода была скорее седая, чем черная, а от уголков рта сбегали совсем белые пряди, словно Хьюго ел сметану. Волосы, напротив, были коротко острижены и зачесаны назад, что подчеркивало форму черепа, похожего на купол римского храма. Уилл смотрел на отца, думая о том, что он выглядит как диктатор. Потом губы Хьюго шевельнулись, и он едва слышно сказал:

— Значит, ты вернулся.

Глаза его открылись и нашли Уилла, сделав знак приблизиться.

— Дай-ка я на тебя посмотрю.

Уилл покорно шагнул на свет.

— Годы тебя не пощадили. Это солнце виновато. Уж если шляешься по миру, носи шляпу.

— Я это запомню.