Солнце (ЛП) - Андрижески Дж. С.

Я перебила его, чувствуя, куда он ведет с этим всем.

— …То есть, если они нас уронят, мы не пострадаем, — сказала я с лёгким весельем в голосе. — Это успокаивает.

Он умолк, всё ещё глядя в темноту и тяжело дыша.

— Ревик, мы по-прежнему на лодке, — сказала я ему. — Мы в лодке. Они погрузят нас на баржу, помнишь? Затем они понесут нас. Мы наверняка этого не почувствуем. Мы наверняка ничего не почувствуем, пока они не откроют ящик на той стороне…

— Элли, — перебил он. — Это не помогает.

Я кивнула, сохраняя свой свет и голос спокойными.

— Ладно. А что поможет?

— Разговоры не помогают, — сказал он, как будто задыхаясь. Он протянул руки, дотронувшись ладонями до потолка ящика и ощупав гладкую поверхность. — Разговоры не помогают, Элли. Это вызывает стресс. Я стараюсь думать о другом…

— Ладно, — я схватила его за руку, найдя его запястье и опустив обратно. Переплетя наши пальцы, я прижала наши руки к его боку, подвинувшись ближе и гладя его живот другой рукой. — Хочешь, я помассирую тебе спину? — предложила я. — Ты мог бы перевернуться, и…

— Нет, — перебил он. — Нет, Элли.

Его другая рука теперь ощупывала бок ящика.

Я гадала, осознает ли он вообще, что делает.

— Эй, — я потянулась к его подбородку и повернула лицом к себе. — Эй, сосредоточься на мне. Сосредоточься на мне, хорошо? Забудь про дурацкий ящик.

Я чувствовала, как Ревик пытается, силится прислушаться ко мне. Сжав руки в кулаки, он слегка повернулся на бок, всё ещё дыша слишком тяжело, и закрыл глаза, пытаясь заблокировать любое осознание того, где он находится. Я чувствовала, как он пытается медитировать, опустошить свои мысли, считать вдохи, сосредоточиться на сердцебиении, на звуке моего дыхания.

Его ладонь нашла моё сердце. Он прижал ладонь к моей груди, стараясь почувствовать каждый удар.

Но я ощущала панику, гложущую его разум.

Она была слишком стремительной и не подчинялась разуму.

Она не подчинялась логике или какой-то внятной нити повествования, и уж тем более какому-либо подобию будничности. Я даже не чувствовала в нём много воспоминаний или сознательных травм, или даже образов, сопутствовавших страху.

Такое чувство, будто какая-то его часть просто покатилась под откос.

И чем дольше это продолжалось, тем сильнее нарастало напряжение, и вот уже его дыхание начало застревать в лёгких, а сердце заколотилось так быстро, что я забеспокоилась, как бы у него не случился сердечный приступ.

Когда я попыталась почувствовать его свет, в этом свете жило нечто почти биологическое.

Такое ощущение, будто его накачали наркотиками.

Полежав там ещё несколько секунд, я начала задаваться вопросом, может, нам стоило накачать его наркотиками. Я не беспокоилась, что кто-то может нас услышать, даже если он закричит. Но если он по-настоящему слетит с катушек, он может использовать телекинез и попытаться силой вырваться из ящика.

До меня впервые дошло, что это может стать крупной проблемой, бл*дь.

Не столько для самого Ревика, как я беспокоилась изначально. Это может оказаться большой проблемой для всей операции. Мы все могли погибнуть.

Я почувствовала, что его сердце колотится всё быстрее и быстрее, пока он смотрел в темноту. Я пыталась успокоить его своим светом. Я посылала тепло, заверение, любовь, спокойствие. Я посылала образы Лили, нас втроём при нашей последней встрече в том отделении резервуара на корабле.

Казалось, вообще ничто не пробивалось сквозь его панику. Всё как будто соскальзывало с поверхности его aleimi, не задевая его и не влияя на заряд в его свете.

Я положила ладонь на его член.

Ревик дернулся всем телом.

Повернувшись в темноте, тяжело дыша, глядя на меня, он покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Нет, Элли.

Я нахмурилась, но не убрала руку.

Его паника усилилась, когда я продолжила массировать его там.

Она усилилась, но изменилась.

Я почувствовала, что фокус его внимания сместился с ящика, темноты и нашей неспособности выбраться. Вместо этого его сознание разделилось, и в его свете зародился новый конфликт, когда он начал беспокоиться о том, что я делала, и стоит ли ему позволять мне делать это. Две вещи воевали в его свете и разуме, и это сумело разрядить большую часть того напряжения, которое назревало в верхних структурах его света.

Скользнув поверх него, я стала расстёгивать пряжку его ремня.

Ревик издал стон, стиснув мои волосы в кулаке.

— Чёрт возьми, — он крепче сжал ладонь. Я ощутила, как по его свету пронеслась жаркая волна агрессии, от чего его спина и тело напряглись, и он умолк. Я чувствовала, как ему хочется наорать на меня, обозвать, говорить дерьмовые вещи, но и этого он не сделал.

Он даже не пытался сбросить меня с себя.

Подвинувшись ближе, я просунула свою ногу между его ног и открыла свой свет.

Ревик издал надрывный стон.

Когда я сильнее открыла свой свет, его рука обвила мою талию, крепко прижимая меня к нему. Его спина непроизвольно выгнулась, когда я сильнее навалилась своим весом.

— Бл*дская сука… — пробормотал он.

Он сказал это тихим, хриплым голосом, но я уже чувствовала, как его свет начинает смещаться.

Что касается самих слов, по какой-то причине они меня не беспокоили.

Я чувствовала там злость, но она всё равно казалась направленной не на меня. Вместо этого я ощущала некую капитуляцию, беспомощность, смешанную со злостью на нас обоих и в то же время не на нас. Ревик ненавидел то, что со мной чувствовал себя беспомощным. Он хотел доверять мне, но тоже не мог этого сделать.

Честно говоря, почувствовать это в нём стало почти облегчением.

Я ощущала там агрессию, недоверие, обиду, неудовлетворённую сдержанность, с которой он жил, наверное, с тех пор, как мы стояли у той стены возле Запретного Города в Китае.

Наконец-то почувствовать это стало облегчением.

Облегчением стало то, что он не скрывал этого от меня.

Ревик просто лежал там, тяжело дыша, пока я расстёгивала его ремень, а затем и брюки.

Он не шевелился, не пытался остановить меня, пока я сдёргивала брюки по его бёдрам, наполовину улёгшись на него, чтобы отделить его от безликого потолка органического ящика.

— Элли, зачем? — спросил он. — Зачем? Разве ты не хочешь сделать это правильно?

— Мы делали всё правильно, — сказала я. — Но мы также почти полностью сосредоточились на мне. Ты злишься на меня, — добавила я, когда он стиснул мои бёдра через армейские штаны. — Ты злишься на меня ещё с Китая.

— Нет, — боль скользнула по его свету, и он стиснул меня ещё сильнее. — Нет. Это неправда.

— Правда, — сказала я. — Может, ты чувствовал не только это, но эту часть ты мне не показывал. Эту часть ты прятал, пока играл в идеального мужа.

Его боль резко усилилась, ударив по мне с такой силой, что у меня перехватило дыхание.

На сей раз это не ощущалось как боль разделения.

Он казался уязвлённым.

Не просто уязвлённым. Лёжа там, он ощущался впавшим в уныние, подавленным. Даже опустошённым. Как будто я только что сказала ему, что всё, что мы делали, было ложью, или всё это было впустую, напрасной тратой нашего времени.

— Ревик, — я сделала свой тон мягким, убаюкивающим. — Ревик, детка. Я не оскорбляю тебя. Я ни в чём тебя не обвиняю. Я не это имела в виду. И это работает. Это работает для меня. Обещаю тебе, это так. Но это не может полностью сводиться ко мне.

Я по-прежнему массировала его член. Я почувствовала, как его тело смягчается подо мной, хотя он противился своим разумом и светом.

Я заговорила тише, нежно притягивая его своим светом.

— Муж, ты вёл себя изумительно. Абсолютно изумительно. Я серьёзно. Но ты не можешь тащить всё на себе. И ты не можешь взвалить на себя всю вину. Мы вместе приняли решение. Мы вместе составили план. Твой отъезд к Менлиму, ситуация с Даледжемом… мы сделали это вместе.

Но Ревик покачал головой, его свет сильнее закрылся.