Цирк проклятых. Кафе лунатиков - Лорел Гамильтон

Он взял меня за руки, мягко притянул к себе. Губы его мягко коснулись моего рта — короткий, почти целомудренный поцелуй.

Я шагнула назад, перевела дыхание. Он держал меня за руку, и я ничего не имела против. Рука у меня замерзла, а у него была очень теплая. Думала я у него спросить, не собирается ли он съесть пожилую пару, но не стала. Обвинить его в кровожадных намерениях — так можно и вечер испортить. Кроме того, ликантропы обычно не осознают, когда действуют не по-человечески. Если им на это указать, они обижаются. Обижать Ричарда я не хотела.

Проходя через внутренние стеклянные двери, я его спросила:

— А где твое пальто?

— В машине. Не хотелось таскать, и я там его бросил.

Я кивнула. Типично для Ричарда. А может быть, ликантропы не простужаются.

Сзади мне было видно, что он туго заплел волосы, так что они прилегали к голове. Понятия не имею, как он это сделал. Мое понятие о прическе — это вымыть голову, размазать по волосам немножко фиксатора и дать высохнуть. Насчет технологии укладки волос я полный профан. Хотя разобраться в этом плетении узлов после спектакля может быть интересно. Я всегда готова изучить новое умение.

Главный вестибюль театра «Фокс» — это гибрид по-настоящему уютного китайского ресторана с индуистским храмом, и для вкуса еще добавили малость Арт Деко. Цвета настолько головокружительные, будто художник загрунтовал цветные стекла кусочками света. Китайские львы размером с питбуля, сверкая красными глазами, охраняли вход на лестницу к балкону Фокс-клуба, где всего за пятнадцать тысяч долларов в год можно чудесно покушать и пройти в собственную ложу. Мы же, плебеи, толпились плечом к плечу на синтетическом ковре вестибюля, имея возможность наслаждаться поп-корном, крендельками, пепси-колой, а в некоторые вечера — даже хот-догами. Не совсем то, что цыплята «кордон блу» или что там подают наверху.

«Фокс» очень точно умеет держаться тонкой грани между безвкусицей и фантазией. Мне это здание понравилось когда-то с первого взгляда. И каждый раз, когда я сюда прихожу, обнаруживаю новое диво. Какой-нибудь цвет, контур, статую, которых раньше не замечала. Если вспомнить, что его построили как кинотеатр, понимаешь, как многое в нем изменилось. Кинотеатры теперь — мертвые гробы для мертвецов. А «Фокс» жив, как живут только самые лучшие здания.

Мне пришлось выпустить руку Ричарда, чтобы расстегнуть пальто, и я стояла к нему близко, но, не касаясь, и все равно ощущала его, как обливающее тело тепло.

— Когда я сниму пальто, мы будем как близнецы Бобси, — сказала я ему.

Ричард вопросительно поднял брови.

Я распахнула пальто, как эксгибиционист, и он расхохотался. Хороший был смех, теплый и густой, как рождественский пудинг.

— Сезон такой, — сказал он. И обнял меня одной рукой за плечи — быстрым движением, как обнимают друга, но его рука осталась у меня на плечах. Наши свидания были еще на той ранней стадии, когда прикосновение ново, неожиданно, захватывающе. Мы все еще искали поводов коснуться друг друга. Чтобы не быть назойливыми. Чтобы не обмануть друг друга. Я обняла его за талию и прильнула. Обняла правой рукой. Если сейчас на нас нападут, мне ни за что не вытащить оружие вовремя. Минуту я еще постояла, решая, стоит ли оно того. Потом обошла вокруг, чтобы к нему была ближе моя левая рука.

Не знаю, заметил он пистолет или догадался, но у него глаза стали шире. Ричард наклонился ко мне и шепнул мне в волосы:

— Пистолет здесь, в «Фоксе»? Ты думаешь, билетеры тебя пропустят?

— В прошлый раз пропустили.

У него на лице появилось странное выражение.

— Ты всегда ходишь с оружием?

Я пожала плечами:

— После наступления темноты — всегда.

Вид у Ричарда был озадаченный, но он не стал развивать тему. Еще год назад я иногда выходила после темноты безоружной, но последний год выдался тяжелый. Много разных людей пытались меня убить. Я даже для женщины небольшая. Бегаю, поднимаю тяжести, имею черный пояс по дзюдо, но все равно уступаю по классу профессиональному противнику. Они, понимаешь, тоже поднимают тяжести, знают боевые искусства, а по весу превосходят меня на сто или больше фунтов. Бороться с ними мне не по плечу, но пристрелить их я могу.

И еще я почти весь этот год дралась с вампирами и прочими противоестественными ужастиками. Серебряная пуля вампира, может, и не убьет, зато сильно затормозит. Чтобы хватило времени бежать со всех ног. Удрать. Выжить.

Ричард знал, чем я зарабатываю себе на жизнь. Даже видел кое-какие неприятные моменты. Но я все еще ожидала, что его прорвет. Что он станет изображать мужчину-защитника и ругаться из-за моего пистолета и всего прочего. Все время я сжималась, как пружина, ожидая, пока он что-нибудь такое скажет. Такое, что все разрушит, испортит, поломает.

Пока что все шло хорошо.

Толпа потекла к лестнице, разбиваясь на два потока в коридоры, ведущие в главный зал. Мы шаркали вместе с нею, держась за руки — чтобы нас не разлучили в толпе. А зачем бы еще?

Выйдя из вестибюля, толпа стала растекаться по проходам, как вода, ищущая самый быстрый путь вниз. И этот самый быстрый путь тоже был чертовски медленным. Из кармана жакета я вытащила билеты — сумочки у меня не было, а потому по карманам у меня были рассованы расческа, помада, карандаш для бровей, тени, удостоверение и ключи от машины. Пейджер я заткнула под пояс юбки сбоку. А обычно, когда не надо одеваться для театра, я таскала с собой что-то вроде раскладной сумки.

Билетерша, старуха в очках, посветила фонариком на билеты и отвела нас к креслам. Показав нам, куда садиться, она поспешила к следующей группе беспомощных людей. Места у нас были хорошие, в середине, близко к сцене. Достаточно близко.

Ричард протиснулся и сел слева от меня, не ожидая моей просьбы. Он быстро усваивал. И это одна из причин, почему мы все еще встречаемся. Другая — что меня страшно тянет к его телу.

Пальто я раскинула по креслу, расправила, чтобы удобно было сидеть. Рука Ричарда скользнула вдоль спинки кресла, и его пальцы коснулись моего плеча. Я подавила желание прильнуть к его плечу. Слишком вульгарно — но тут же подумала: и черт с ним, и уткнулась в сгиб его шеи, вдыхая аромат его кожи. От него приятно пахло сладковатым лосьоном после бритья, но под этим запахом был аромат его кожи, его плоти. Ни на ком другом этот лосьон так бы не пах. Честно говоря, даже и без лосьона мне бы нравился запах шеи Ричарда.

Потом я выпрямилась, чуть от него отодвинулась. Он вопросительно посмотрел на меня:

— Что-нибудь не так?

— Отличный лосьон, — ответила я. Нет смысла сознаваться, что это был почти непреодолимый порыв ткнуться к нему в шею. Слишком это меня самое смущало.