Ратоборцы - Алексей Югов

Старый воевода прочесал перстами волнистые струйки седой бороды, улыбнулся и так отозвался князю:

— Да! Уж наш народ теперь не сдержать: дорвалися до татарина, что бык до барды!..

Князь рассмеялся.

— А? Дубрава?.. — сказал он и ласково потрепал поверх перчатки с раструбом маленькую руку княгини.

Глаза Дубравки увлажнились.

Дозорный, сидевший на дереве, тоже не выдержал.

— Наши гонят!.. — диким голосом закричал он.

Воевода Жидислав поднял голову и сказал не очень, впрочем, строго:

— Кузьма, ты чего это? Али тебя для того посадили, чтобы орать?

Но уж и с другого и с третьего дерева неслись радостные крики рассаженных там стрелков. Некоторые улюлюкали вслед татарам, кричали охотничьи кличи, хохотали и ударяли ладонями о голенища сапог.

Андрей Ярославич со вздохом облегченья опустился наконец в седло.

— Клянусь Христом-богом и его пришествием! — крикнул он и поднял десницу в панцирной перчатке. — Бегут, проклятые!.. Татары, татары бегут!..

Бежали! И это не было притворным бегством с целью завлечь противника и навести его на засаду, чего опасались вначале и Андрей Ярославич, и воевода Жидислав. Куда там: трупами гатили Клязьму!.. И по зыбкой этой гати, еще хрипящей, живой, хлюпающей под копытами русской погони, метнулись было с разлету на тот берег, на татарский, десятка два-три русских всадников, но так и канули там бесследно. И не то чтобы порубили их, сразили копьем или стрелою, а попросту замяли и затоптали, даже и не успев распознать в них врагов, так же, как топтали и месили друг друга.

И, увидав это, Андрей Ярославич велел дать ратной трубою звонкий, далеко слышный приказ: собираться каждой сотне под свое знамя!

И в это самое время, прямо в лоб мятущимся и бегущим татарам, и ударил новый тумен — тумен хана Хабула, задачей которого было остановить бегство и затем, гоня впереди себя завороченных, вновь ударить на русских.

Две конно-людские, неудержимо несущиеся со склонов прямо в противоположные стороны, многосоттысячепудовые тучи озверелого мяса схлестнулись на самой середине реки!.. Да уж какая там река!.. Реки не было — был огромный, на версты, мокрый ров, заваленный, загроможденный конскими и человеческими телами. И запруженная Клязьма выдала воды свои на низменные берега…

Молодой хан Хабул отдал приказ рубить беглецов беспощадно. Были особенные причины на то: среди отступавших только ничтожная часть были монголы; все же остальное полчище было сборною конницею — свыше сорока покоренных татарами народов.

Кого только тут не было! Были и китаи, и найманы, и саланги, и каракитаи, сиречь черные китаи, и ойрат, и гуйюр, и сумонгол, и кергис, и мадьяры, и туркоманы, и сарацины, и парроситы, и мордва, и черемись, и поволжские булгары, хазары, персы и самогеды, и народ Хойтэ, и множество, множество других.

Вот почему и отдал приказ хан Хабул врубаться в бегущее полчище беспощадно. И этим необдуманным повеленьем своим он и загубил едва ли не весь свой тумен, лучший из туменов Неврюя! Остановить накоротке почти двадцатитысячное конное, но уже сбившееся в мятущийся табун разноплеменное войско, охваченное паникой, было столь же невозможно, как задержать ладонями лавину.

Впадший в неистовство, истощивший силы передовых своих тысяч и утратив управленье над ними, так как их захлестнуло обезумевшим навалом бегущих, хан Хабул выхватил саблю и сам кинулся вместе с телохранителями в эту схватку, пролагая широкую кровавую просеку на левый берег Клязьмы по скользкой гати из лошадиных и человеческих тел…

Выскакав на твердую землю, хан остановил коня и пронзительным, гортанным голосом крикнул:

— Монголы! Враг перед вами!..

Это был клич Чингиз-хана.

Навстречу Хабулу вынесся на вороном коне огромного роста, в кольчуге и в шлеме, русский сотник Позвизд.

Завидя хана Хабула, он испустил во всю свою могучую глотку страшный и как бы прожорливый крик.

Диким, визгливым гиком ответствовал русскому витязю богатырь-хан.

Русские закричали своему:

— Позвизд! Эй, эй!.. Позвизд Акимыч, оберегись!..

Перемахивая через груды убитых, через туши павших коней, мчались друг на друга, во всю мочь, кони того и другого: вороной — у русского великана, серый — у татарина…

Сшиблись!

Вопль боли и ужаса исторгся из груди русских воинов.

Гортанным, глумливым алалаканьем ответили им татары.

Копьем, древко которого было и не охватить руке простого смертного, татарский богатырь расщепил одним ударом седло и опрокинул и лошадь и всадника.

И прежде чем новгородец, оглушенный паденьем, успел подняться с земли, хан Хабул зарубил его насмерть. Телохранители хана втоптали поверженного в землю.

Юный хан резко поворотил коня вправо. Пробившиеся на русский берег Клязьмы тысячи ринулись вслед за ним, обтекая еще не успевших вновь построиться русских.

В то же время другое конное полчище, под предводительством другого батыря, подвластного Хабул-хану, ринулось влево — окружая русский стан.

Хабул-хан, замедлив тяжелый скок своего богатырского коня, как бы очерчивая хищный круг окрест русского войска, неторопливо высматривал себе новую жертву.

И тогда-то из-под знамени новгородских гончаров — золотая кринка на голубом поле, а над нею золотой посох посадника — отделился всадник на буром коне.

Это был старшина новгородского гончарного цеха — Александр-Милонег Рогович. Желтые кудри его были прикрыты стальным островерхим шишаком, кольчуга со стальными пластинами на груди.

Ловко и подсадисто сидел гончар Рогович. Хватким, горящим оком из больших глазниц удлиненного юного лица смотрел он на татарина.

На правой руке у него, на широкой тесьме, свисал чекан — востроносый, с чуть загнутым клювом, стальной молоток, крепко насаженный и заклепанный на красном недлинном черене, с отделкой золотом и слоновой костью.

Татарин крикнул ему по-монгольски какое-то оскорбленье, которого не понял гончар, но в ответ на которое долгий хохот стоял среди нукеров хана.

И татары и новгородцы, близ стоявшие, не смели ничем посягнуть на священное издревле право единоборства.

Пустив серого жеребца своего на тяжелый скок, татарин уже наладил к удару свое огромное, будто жердь, копье.

Рогович разобрал на левую руку поводья, а правой подобрал висевший сбоку свой чекан-клювец и наладил как следует широкую тесьму, на которой висел этот чекан на кисти его правой руки.

«Ну, держись, Александрушка, ребята твои, новгородцы, смотрят на тебя! Не положи сраму на город, на братчину!» — не то подумал, не то пробормотал он, прилаживаясь отпрянуть конем от ниспровергающего удара копья.

Но за мгновенье пред сшибкой Хабул выбросил в сторону левую руку, затем, как ножницы, раздвинул и сдвинул пальцы, а из правой выронил копье…

«Это — на руку мне!» — подумал обманутый этим движеньем Рогович.

И в тот же миг скользкая волосяная петля длинной татарской укрючины, в кою пору вложенной в правую руку Хабула подскакавшим, по его знаку, стрелоносцем, взвилась над головой гончара.

«Ну… пропал!.. В сороме — смерть!» — весь похолодав, подумал Александр Рогович. И уж не дума, не хитрость защитила его, а само тело, что в страшный миг — быстрее стрелы, умнее ума — дугою примкнуло ко гриве лошади. И петля миновала новгородца! Только хлестнув его по спине, она сорвалась в сторону. И в сторону же отпрянул конем татарин, чтобы укрючиной сдернуть с седла своего противника.

«Ну, теперь ты — мой!» — сквозь зубы вырвалось у гончара Александра. Он стремительно повернул коня вслед татарину и, нагнав его, привстал во весь рост на стременах и грянул острым клювом чекана в голову татарского богатыря и пробил насквозь череп; рванув к себе рукоять чекана, он свалил убитого под копыта коней.

Андрей Ярославич, Дубравка, воевода Жидислав и все, кто стоял с ними, с возрастающей тревогой взирали на обширный уклон луговины, перебитой пролесками, где сызнова установилась та — отсюда казавшаяся недвижной — толчея рукопашного боя, разрешить которую в ту или в другую сторону мог только новый удар, только свежий нахлын ратных сил! Они казались неисчерпаемы там, на другом берегу Клязьмы, у татар, и почти нечего было бросить отсюда, от русской стороны. Засадный полк? Но не на то он был рассчитан. В крайнем случае, если расчет сорвется, то уж тогда ринуть этот полк — две тысячи конных, пятьсот пехоты, — где-то близко смертного часу. А сейчас, а сейчас что?

Опытный в битвах Андрей Ярославич не хуже, чем большой воевода его, понимал, как много значит в бою разгон победы, как важно и для воинов и для полководца не утратить этого разгона, не дать ему задохнуться. И Андрей Ярославич один, не спросясь воеводы, принял отчаянное решенье.

Уж видно было, что, окруженные со всех сторон, сбитые в ощетинившийся сталью огромный ком, русские полки, сотни и обрывки полков тают, как глыба льда, ввергнутая в котел кипящей смолы.