Магия сдвигается - Илона Эндрюс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да, и каждый этаж будет высотой в сто футов.
— Высота всего здания не более пятидесяти пяти футов.
Роланд улыбнулся.
— Очень хорошо.
Подошел официант, коренастый темноволосый мужчина лет под тридцать, неся большой поднос с напитками, картофельными чипсами, хрустящими кольцами жареного лука, сырными палочками и крендельками с пивным соусом. Он начал все это расставлять на столе. Очевидно, мой отец заказал все меню закусок.
— Теперь, когда я согласился, поговорим о свадьбе. Когда вы собираетесь перестать жить во грехе?
— Это уже слишком, слышать такое от тебя. Прости, сколько жен у тебя было?
— За последнее время только одна.
— Да, и ты убил ее.
Официант доблестно ухватился за стопку маленьких тарелочек с закусками.
Роланд вздохнул.
— Давай больше не будем говорить об этом.
— Она была моей матерью.
Официант чуть не уронил кольца.
— Да, и я сильно любил ее.
Официант поставил последнюю тарелку на стол и сделал паузу.
— Могу я принять ваш заказ?
— Картофель фри с сыром, — сказала Джули.
— Мне все равно, — сказала я.
— Принесите мне какого-нибудь мяса, — сказал Кэрран.
Мой отец повернулся к официанту.
— Заказ ребенка остается в силе, с добавлением «Ширли Темпл». Моя дочь предпочитает «Баха тако», креветки обжаренные, а не зажаренные, уберите лук и принесите ей чай со льдом из ежевики с добавлением лимона. Мой будущий зять любит баранину средней прожарки без перца, печеный картофель с маслом и солью, без сливок и «Ньюкасл Вервольф», хотя он согласится и на коричневый эль или на «Блю Мун». Я возьму стейк-бурбон и бокал красного.
Официант почти отдал честь, прежде чем уйти.
Отец следил за нами, не просто следил, а достаточно тщательно изучал, чтобы узнать, что я вытаскивала вареный лук из своей еды.
— Теперь я верю, что если мы все перестанем притворяться уменьшенными версиями самих себя, этот разговор будет протекать намного легче. — Роланд обмакнул крендель в пивной соус.
— Хорошо. Сколько у тебя шпионов на нашей территории?
— Хватает. — Роланд улыбнулся. — Я ничего не могу с этим поделать. Это удел родителей. Даже когда дети не хотят видеть нас в своей жизни, мы не можем не наблюдать издалека, готовые защитить и оказать помощь.
Наблюдать издалека… интересненько.
— Вы не ответили на мой вопрос о свадьбе.
Я откинулась назад.
— Почему это имеет для тебя значение?
— Считай меня старомодным, — сказал он. — Люди болтают. Люди спрашивают, когда и состоится ли официальный союз.
— Кто эти люди?
— Д'Амбрей, — сказал Кэрран.
— Как поживает Наставник? — спросила я.
— Я его не видел. — Отец пожал плечами. — Он взял что-то вроде творческого отпуска. Путешествие, чтобы найти себя.
— Это была его идея или ваша? — спросил Кэрран.
— Немного того и другого.
Появился официант с нашими напитками, убрал пустые тарелки и исчез.
Хью был сослан в наказание за свою неудачу.
— И пока он в этом творческом отпуске, ты будешь все отрицать. Ты не можешь нести ответственность за то безумное дерьмо, которое он вытворяет, находясь в изгнании. Как удобно.
— Довольно удобно, не так ли? — Роланд улыбнулся.
Ага.
— Твоя постоянная песенка о том, что «мы еще не решили», вызывает ажиотаж, — сказал Роланд. — Не поймите меня неправильно, сложный сюжет в высшей степени забавен, но этот иудео-христианский век сопровождается некоторыми более строгими условностями. Это видно по языку. «Жизнь во грехе», «порядочная женщина», «сожительство» — смысл последнего, конечно, в том, что ты слишком бедна, чтобы выйти замуж, и поэтому должна жить в лачуге. Кстати, это не вопрос денег, не так ли?
— Прекрати, — прорычала я.
— Я понимаю, вы сильно потратились, — сказал Роланд.
О нет. Он не посмеет.
Кэрран сделал глоток пива.
— Ваши шпионы дали маху. Мы не промотали наши деньги. Мы вложились в недвижимость. Валюта падает и обесценивается, но земля всегда сохраняет свою ценность. Однако, если у вас возникнет нехватка наличных, дайте знать. Мы можем ликвидировать некоторые из наших активов в кратчайшие сроки.
Хa! Получи фашист гранату!
— Я обязательно буду иметь это в виду. Я не хочу придираться. Кейт, я просто хочу отвести тебя к алтарю.
Будь вежлива, будь вежлива, будь вежлива…
— Нет. — Вот так. Вышло супер.
— Что, если у вас будет ребенок? — спросил Роланд.
— И что? — К чему он клонит?
— Ты же не хочешь, чтобы твои дети были незаконнорожденными, Кейт. Такое никогда не заканчивается хорошо.
Я положила голову на стол. Это было как физическое насилие.
Принесли еду. Я взяла один из своих «Баха тако» и съела его от отчаяния. Мне нужно было топливо, чтобы продолжить этот разговор.
— Как дела в школе? — спросил Роланд Джули.
Все мои чувства пришли в состояние повышенной готовности.
— Прекрасно, — сказала она. — Спасибо тебе. Я только что получила пятерку за эссе о Данииле.
— Ты пользовалась апокрифами? — спросил Роланд мягким голосом.
— Конечно, — сказала Джули.
В апокрифах, собрании древних писаний, которые по разным причинам были удалены из современной Библии, была целая глава, посвященная Даниилу. Древний Даниил надрал многим задницы, в отличие от его современной версии, которая подчеркивала смирение и пассивное сопротивление. Вполне возможно, что я слишком сильно вслушивалась в этот разговор, но то, как они говорили, наводило на мысль, что это была не первая их дискуссия. Джули нужно было кое-что объяснить. И моему отцу придется прекратить вмешиваться в мою жизнь, иначе он пожалеет об этом.
— У твоей бабушки слабое здоровье, — сказал мне Роланд.
У кого, что? Где?
— Моя бабушка умерла. — И ее магия, оказавшаяся между жизнью и смертью, подпитывала сумасшедший дом Мишмар, тюрьму моего отца.
— У твоей другой бабушки, — сказал он.
Я застыла.
— Мать твоей матери все еще жива, — сказал он. — Едва ли. Ей восемьдесят девять лет. Я иногда навещаю ее, но ей становится все хуже.
— Она знает, что случилось с ее дочерью?
Роланд покачал головой.
— Она знает, та умерла.
Он продолжал находить способы не произносить имя моей матери.
— Она, правда, знает о тебе. Ей не так много осталось. Если хочешь узнать больше о своей матери, я могу организовать транспорт, чтобы ты могла пообщаться с ней, прежде чем шанс будет навсегда потерян.
Мой мир перевернулся с ног на голову. Я не помнила свою мать. Ни намека на ее лицо, ни шепота ее голоса, ни даже ее запаха. Он подбрасывал мне наживку, и я не была уверена, кого я ненавидела больше — его за то, что он использовал ее
