Дорогой длинною - Анастасия Дробина

– А ведь и верно, красавица. - негромко сказала Марья Васильевна, полуобернувшись к сыну. - Что ж ты, горе моё луковое… Мог бы и сам вперёд Кузьмы успеть! Мальчишка сопливый - и тот обскакал! Не доживу я до внуков, право слово - не доживу… Митро поморщился, но отпарировать не успел, потому что на лестнице появился Яков Васильев, и в комнате тут же стало тихо. Кузьма встал. Данка, которая и не садилась, подошла и заняла место за его спиной. Кузьма за руку вытолкнул её вперёд, торопливо сказав:

– Будь здоров, Яков Васильич. Вот моя жена.

– Тэ явэс бахтало, баро[83]. -поздоровалась Данка. Яков Васильич кивнул, подошёл ближе, мельком взглянул в лицо Данки. Казалось, он ни на миг не задержал на нём взгляда, но те, кто хорошо знал хоревода, заметили в его глазах искру одобрения.

– Что умеешь петь? Романс знаешь какой-нибудь?

– Знаю. - покосившись на Варьку, сказала Данка. Кузьма шумно вздохнул.

Затея с романсом ему не понравилась с самого начала, но два дня назад, когда стало известно, что Яков Васильич будет слушать Данку, Варька сказала, что хоревод непременно спросит, знает ли новая солистка романсы. Данка не знала ни одного, и два дня у Варьки ушло на то, чтобы обучить её "Ночи". Этот романс был довольно сложен для исполнения, в нём присутствовали и высокие, и очень низкие звуки, на которых начинали хрипеть и рвать дыхание даже опытные певицы. В хоре Якова Васильева его могли исполнять лишь Настя с её "фантастическим", по словам специалистов, диапазоном и сама Варька, для которой ни одна нижняя нота не составляла труда. На верхних, впрочем, Варька слегка "плавала", но их маскировал умелый гитарный аккомпанемент. Голос Данки она знала и была уверена, что та с лёгкостью возьмёт "и верх, и низ".

Варька не ошиблась. Стоило ей один раз пропеть "Ночь", как Данка уверенно и без малейшей фальши повторила мелодию, с лёгкостью преодолев сложные ноты. Кузьма задохнулся от восторга и потребовал бежать к Якову Васильичу немедленно, но Варька лишь покачала головой, по опыту зная, что только теперь и начнётся самое тяжёлое. Этим тяжёлым был текст романса.

Данка не понимала, о чём должна петь, требовала объяснить то одно, то другое слово, сердилась, повторяла снова и снова, но даже на шестой раз получалось:

– Дышала ночь острогом сладким стра-а-асти…

– Каким острогом?.. - всплескивала руками Варька. - Не тюремная же песня, дура! "Восторгом сладострастья"!

– Чего?..

– Любовь так называется! Повтори - "вос-тор-гом сла-до-страстья!"

– Вострогом слады-страсти…

– Тьфу! Кузьма, давай опять начало. Ещё раз… По счастью, терпения у Варьки было много: из памяти ещё не изгладился прошлый год, когда они с Ильёй точно так же мучились над непонятными словами и с ними точно так же возился Митро. Но к вечеру и у неё начали сдавать нервы. Когда Варька, замучившись объяснять очередной оборот, схватилась за голову и застонала, поминая угодников и Богородицу, Данка чуть ли не сочувственно спросила:.

– Ну, что ты так мучаешься? Ну, не примут меня в хор - пойду дальше, только и всего…

– С ума сошла, милая? - сквозь зубы спросила Варька, покосившись на Кузьму. - Ты замужем теперь! Собралась, тоже мне, перекати-поле… Данка тоже посмотрела на мужа. Пожала плечами, но ничего не возразила и через минуту буркнула:

– Давай сызнова.

Через три дня все "восторги сладострастья" с грехом пополам встали на свои места, и романс был вполне готов к прослушиванию. И сейчас, стоя перед хореводом, Данка бестрепетно сказала:

– Умею петь "Дышала ночь".

– Чего-чего?!. - даже Якову Васильеву изменила его обычная сдержанность.

Цыгане изумлённо загомонили: все знали сложность романса и то, что после ухода Насти спеть его без сучка-задоринки не мог никто.

– "Дышала ночь". - по хмурому Данкиному лицу скользнула досада. – Можно начинать?

– Ну, осчастливь. - без улыбки сказал хоревод и, опустившись на диван, приготовился слушать. Кузьма устроил на колене семиструнку, взял начальные аккорды. Данка обвела спокойным, сумрачным взглядом стоящих, сидящих вдоль стен и на лестнице цыган. Взяла дыхание, негромко начала петь.

С первых же слов романса Варька поняла, что все её уроки пропали впустую. На второй строке среди цыган послышался негромкий смех. К концу первого куплета не выдержала и откровенно прыснула Стешка. А на втором куплете смеялись все, кроме Якова Васильева, Кузьмы и Варьки.

Дышала ночь восторгом сладким страсти,Несчастных дум и топота полна,Я вас ждала с безу-у-умным жаждом счастьяЯ вас ждала - и прела у окна…

"Всё." - подумала Варька. Обменялась взглядом с Кузьмой, поняла, что он думает о том же, и испуганно уставилась на Данку, ожидая, когда же та оборвёт на полуслове романс и выбежит из комнаты. Но… та продолжала петь, как ни в чём не бывало, - словно не замечая нарастающего хохота, словно не чувствуя, что безнадёжно запуталась в тексте. Её лицо всё так же выражало спокойствие и - Варька могла бы в том поклясться - невероятное презрение.

Закончив романс на низкой, бархатной ноте, Данка умолкла и с достоинством сказала так, как было принято в таборе:

– Патыв тумэнгэ, ромалэ[84].

– Спасибо. - серьёзно, без тени насмешки ответил Яков Васильев, и цыганки, поглядывая на него, одна за другой перестали хихикать. - М-да… рано тебе, конечно, ещё это петь. А что ты в таборе пела?

– Всякое.

– Давай. Весёлое что-нибудь.

Данка нахмурилась, вспоминая, - и вдруг широко улыбнулась, блеснув зубами. Впечатление от этой улыбки было странным, потому что в глазах осталось прежнее презрительное выражение. Но Данка топнула ногой, хлопнула в ладоши, повела плечом и запела - рассыпав, как порвавшееся ожерелье, чистые, хрустально звенящие нотки:

Ах вы, кольца-колечки мои,Разлетелись вы, рассыпались!

Это была весёлая свадебная песня, и, едва допев, Данка, словно в таборе перед костром, плавно развела руками, вздёрнула подбородок и пошла плясать.

Это вышло у неё так легко и естественно, что на этот раз никто не улыбнулся, а сидящие на полу цыгане дружно подвинулись, давая место. Только Стешка ехидно усмехнулась, покосившись на босые Данкины ноги, но Митро сердито ткнул её кулаком в бок.

– Не туда смотришь, дура… Стешка надула губы, но Митро уже не обращал на неё внимания, с восхищением глядя на то, как Данка самозабвенно, едва успевая придерживать падающий с волос платок, отплясывает на гудящем под её пятками паркете.

Цыгане улыбались, подталкивали друг друга локтями:

– А ну, морэ, пройдись с девочкой…

– Да?! Ты на Кузьму посмотри! Убьёт не глядя!

– Ну-ка, чяворо, давай сам покажи, что можешь! - и Кузьму, отобрав гитару, вытолкнули в круг. Он, впрочем, не сопротивлялся. Широко улыбнулся, вскинул руку за голову и пошёл за женой мягкой, ленивой, нарочито небрежной "ходочкой". Цыгане весело закричали. Данка снисходительно обернулась, поклонилась и дрогнула плечами. Она по-прежнему улыбалась, но её глаза, не мигая, смотрели поверх голов цыган, и горькая складка у губ так и не пропала.

– Хорошо. - сказал Яков Васильев, когда пляска кончилась и сияющий Кузьма с безмятежной, как статуя, Данкой подошли к нему. - Завтра едешь с нами в ресторан, пока просто посидишь, осмотришься, а там видно будет. А тебя, парень, поздравляю. Не прогадал.

Кузьма улыбнулся ещё шире. Но Марья Васильевна, стоящая неподалёку, озабоченно посмотрела на брата и, когда тот вышел из зала, тронулась за ним.

– Эй, Яша! Яшка! - вполголоса позвала она, выйдя на двор. - Где ты?

– Здесь, не голоси. - не оглядываясь, отозвался Яков Васильев. Он сидел на поленнице у калитки и поглядывал на затягивающееся сизыми облаками небо. - Смотри, Маша, туча опять идёт. Уж хоть бы снег выпал, ей-богу, надоела сырость эта.

– До снега далеко ещё… - Марья Васильевна подошла, встала за спиной брата. - Ты лучше скажи - как тебе девочка?

– Хорошая девочка.

– По-моему, так не хуже Наст…

– Хуже! - отрезал Яков Васильев. - Но хор вытянет. Кузьму вот только жалко.

– С чего ты взял? - помолчав, осторожно спросила Марья Васильевна.

– А то ты сама не разумеешь. - не глядя, пожал плечами хоревод. - Не задержится она с ним.

– Кто знает, Яша… Может, и…

– Ну, дай бог, дай бог. - Яков Васильев с досадой поднялся с сырых брёвен, посмотрел на лужу у калитки, которая уже покрылась расходящимися кругами от капель. - Только ты посмотри на неё получше. Ты такую красоту когда последний раз видала? Сущая ведьма лесная, погибельная!

А характер у бесовки какой?! Наши безголовые ржут жеребцами, - а ей хоть бы что! Смотрит через них, как через стекло, и поёт себе, ровно не слышит ничего, как кенарь в клетке! И глазами так и стрижет, так и палит, мне - и то перекреститься хотелось… Разве Кузьма пара ей? Не задержится она, слово даю. Поспешил парень.