Дорогой длинною - Анастасия Дробина

И где отыскала эту песню, эти слова? И как поёт, проклятая, как забирает!..

Когда Данка умолкла и, подняв глаза, выжидающе взглянула на Митро, Кузьма уже точно знал - женится на ней. Только на ней, и ни на ком больше, пусть Трофимыч хоть царицу приводит… Вокруг стола столпился весь трактир. Данка встрепенулась, протянула руку и завела:

– Люди добрые, не оставьте своей милостью бедную цыганочку…

Митро нетерпеливо оборвал её:

– Да замолчи ты! И вы все идите! Чего тут интересного? Спела - и спела!

– Да ты что, морэ, с ума сошёл?! - взвилась Данка, когда зрители нехотя отошли от стола. - Сейчас бы они полный стол денег набросали! У меня под эту песню вся Калужская ярмарка ревмя ревела! Одних копеек на два рубля было, а ты…

– Дура… - проворчал Митро. Сунув руку в карман, вынул пятёрку. - На, возьми, уймись только.

Глаза Данки загорелись. Но всё же она пересилила себя и, закусив губу, отодвинула деньги.

– Мне… нет, не нужно. Мы же цыгане…

– Цыга-ане… Где ты эту песню взяла?

– У колодников подслушала. По этапу гнали, и мужиков, и баб, а я - за ними, чтоб не сбиться. Вот бабы и пели. Там ещё какие-то слова были, ещё жальчее, да я позабыла…

Митро в упор посмотрел на неё и поднялся из-за стола.

– Хватит. Идём к нашим. Погостишь пока, а там видно будет.

Данка растерянно посмотрела на неё. Перевела взгляд на Кузьму. Тот наонец-то решился улыбнуться ей. Она взглянула недоверчиво, чуть ли не с досадой. Быстро опустила ресницы.

– Ну, воля ваша, - глухо сказала она. - Спасибо. Пойду.

Дома Варька с Макарьевной пекли пироги, и грибной запах чуялся уже у калитки. Кузьма мечтательно потянул носом и первый вбежал в дом.

– Варька, мне давай вот этот пирог, и этот, и этот…

– Лопнешь, чяворо! - Варька, улыбнувшись, придвинула ему большую деревянную миску, наполненную горячими пирогами. - Где ты ночь пропадал?

Макарьевна беспокоилась…

– Чего беспокоиться? Я с Митро был… Да вон он сам идёт!

В горницу, улыбаясь, вошёл Митро. За его спиной жалась Данка.

– Смотрите, кого вам привёл! Цыганка, таборная, родню догоняет. Так пела сегодня на Татарской, что отовсюду народ на воротах сплывался.

– Таборная? - заинтересованная Варька поднялась из-за стола. Данка робко шагнула навстречу… и вдруг беззвучно ахнула. Лицо её на глазах сделалось землисто-серым.

– Варька… - прошептала она, отшатываясь назад, к двери. - Варь…ка…

– Ты?!. - Варька побледнела, подняла руку, чтобы перекреститься - и опустила её. Митро, стоя у порога, непонимающе смотрел на них.

– Сестрица, ты её знаешь?

– Данка!!! - вдруг завопила Варька и бросилась вперёд. Данка отпрянула, но Варька кинулась ей на шею, обняла за худые детские плечи, прижала к себе, что-то быстро, торопливо зашептала на ухо. Данка что-то отвечала - явно невпопад, потому что её перепуганные глаза смотрели через плечо Варьки на Митро.

– Это же Данка! Это же наша Данка! - кричала Варька. - Из нашего табора, тоже Корчи родственница! Мы и кочевали вместе, пока… - Варька покосилась на чёрный платок Данки и не очень уверенно закончила: - Пока она замуж в другую семью не вышла.

При этих словах Данка тяжело привалилась спиной к дверному косяку и закрыла глаза. На её лбу бисером выступила испарина. Варька взяла её за локоть и, не обращая внимания на изумлённые взгляды Митро и Кузьмы, потащила к столу.

– Варька, я… - прошептала та.

– Иди садись, - чуть слышно перебила её Варька. - Потом…

Засиделись до вечера. Пироги удались лучше некуда, Макарьевна принесла самовар, Варька заварила чаю с душистой мятой. Митро расспрашивал Данку о таборной жизни, о родне, вскользь поинтересовался, хорошо ли ей жилось с семьёй мужа, потом попросил ещё раз спеть "Очи гибельны".

Данка говорила мало, петь отказывалась, на вопросы отвечала вежливо, но с явной неохотой. То и дело её взгляд останавливался на лице Варьки. Та, за весь вечер не проронившая больше ни слова, отхлёбывала чай, молчала.

Лишь к ночи Данка немного оправилась и согласилась спеть. Кузьма, по-прежнему не сводивший с не глаз, сорвался с места, сдёрнул со стены гитару, но Данка запела по-таборному, без музыки, даже не взяв дыхания.

Лицо её было замкнутым, серьёзным. Выбившиеся из-под платка волосы курчавились по обеим сторонам лица, сумрачно блестели глаза. Звенящий голос негромко, вполсилы выводил:

Я красивая - да гулящая,Боль-беда твоя, жизнь пропащая.Полюбить меня - даром пропадёшь,А убить меня - от тоски умрёшь.

Кузьма не вернулся к столу, присев у стены на сундуке Макарьевны.

Обнимал семиструнку, любовно трогал струны, пытался подладиться под Данкину песню. Уже не таясь, в упор смотрел в хмурое большеглазое лицо.

Иногда Данка украдкой тоже взглядывала на него, Кузьма не успевал отворачиваться, встречался с ней глазами - и дождался-таки скупой улыбки с двумя горькими морщинками. Но Данка тут же отвернулась, о чём-то заговорила с Митро. А Кузьме достался напряжённый, озабоченный взгляд Варьки из-под сдвинутых бровей.

– Ну вот что, - решительно сказал Митро, когда ходики отстучали десять. – Дело, конечно, твоё, ромны[80], но, по-моему, тебе в хоре лучше будет. Родня сыскалась, вон сидит… - не глядя, он показал на Варьку. - Голосок у тебя хороший, собой - красавушка. Я Якова Васильича уговорю, послушает тебя.

Варька тебя всему, что надо, научит. Попоёшь в хоре, устроишься, обживёшься… а там, глядишь, и замуж снова выйдешь. - Митро взглянул в угол, где сидел Кузьма, и насмешливо улыбнулся.

Данка резко повернулась. Смутившийся Кузьма успел поймать её взгляд – растерянный, полный смятения. Но в следующий миг Данка уже опустила голову. Чуть слышно ответила:

– Как скажешь, морэ.

Митро попрощался, ушёл. Оставшиеся посидели ещё немного, но уже не хотелось ни петь, ни разговаривать. Данка окончательно сникла, сидела, не поднимая глаз, стиснув руки между колен. Кузьма посмотрел на одну цыганку, на другую, нарочито зевнул во весь рот и поставил гитару в угол.

– Ночь-полночь, чяялэ… Пойду-ка и я. Варька, вы долго ещё сидеть будете?

– Иди, - отозвалась Варька. - Лачи рат[81].

Кузьма ушёл. Когда за ним закрылась дверь, Данка тяжело опустила голову на руки. Свет лампы дрожал на её выбившихся из-под платка волосах.

Варька молча смотрела поверх её головы в тёмное окно. Обе молчали. За печью негромко шуршали тараканы.

– Спасибо, пхэнори, - наконец, хрипло сказала Данка. - Не думала, что ты…

Спасибо. Не забуду.

– А мы-то все думали, что ты тогда утопилась. - медленно, по-преж-нему не глядя на неё, сказала Варька. - Одежду на берегу нашли…

– А я и хотела. - усмехнулась Данка. -Если бы не Симка, - утопилась бы, точно…

– Симка - это младшая ваша?..

– Ну да, сестрёнка. Восьмой год всего, а лучше их всех… - кривая, ненавидящая усмешка снова скользнула по Данкиному лицу. - Она мне, когда ночь спустилась, узел с вещами и краюху хлеба принесла. И - бегом назад, в шатёр, пока отец не заметил… Я полежала до утра, кровь чуть унялась, уже вроде не так больно было. Зашла в реку, отмылась, переоделась… А потом смотрю – отцовы телеги уезжают. Весь табор ещё стоит, ночь-полночь - а они уезжают!

Я уж поняла почему. И такая злость взяла! Ведь мать ко мне не подошла даже!

И сёстры - кроме Симки, но она дитё ещё, не понимает… Я и подумала - вот вам всем назло не утоплюсь! Жить буду! Хоть как, но буду, не дождётесь!

Переоделась в чистое, рванину на берегу бросила - и пошла потихоньку…

– Слушай. - Варька, резко повернувшись, посмотрела на неё. - Я тебе, конечно, не судья. Но зачем ты до свадьбы-то довела? Коль уж был грех - сбежала бы загодя, знала ведь, что всё так будет. Ты ведь цыганка, понимать должна.

Данка взглянула исподлобья сухими злыми глазами, но ничего не сказала.

Варька понизила голос:

– Скажи мне, это… Илья был? Брат мой был?

– Нет.

– Нет?

– Нет, нет, нет!!! - вдруг отчаянно выкрикнула Данка, и Варька невольно оглянулась на прикрытую дверь. - Да знала бы ты!..

– Скажи - и буду знать.

Данка закрыла лицо ладонями. Помолчав, заговорила снова, и по её сдавленному голосу непонятно было - плачет она, или смеётся.

– Знаешь, если бы Илья, то не так обидно было бы. Я ведь его любила… Мне двенадцать лет было - а я его уже любила! Только он не захотел… Ну, бог с ним, я не навязывалась. Если б это он был - я бы так и сделала, как ты говоришь, сбежала бы из табора, и всё. И своих бы всех не опозорила, и сама здоровее бы была. А то отец об меня весь кнут измочалил, через месяц только и поджило… Беда-то в том, что никого не было. Не было никого.

Сначала Варька непонимающе смотрела на неё. Потом нахмурилась, сказала, глядя в сторону: