Солоневич - Константин Сапожников

Чтобы раскрыть «сеть советских агентов», привлечённых к организации взрыва, контрразведка РОВСа и Русский отдел общественной безопасности Болгарии усилили наблюдение за полпредством. В число подозреваемых попал издатель литературно-исторического журнала «Вольный Дон» Павел Назарьевич Кудинов. Его имя тогда знали многие. В марте 1919 года Кудинов возглавил Верхнедонское восстание, потом воевал в Добровольческой армии, в 1920 году был вынужден эмигрировать и осел в Болгарии. Из-за хлопот по отправке имущества умершего казака семье на Дон Кудинову пришлось общаться с советским «дипломатом» Яковлевым.

Агенты Фосса зафиксировали визиты Кудинова в полпредство в ноябре 1937 года. За ним организовали слежку и выяснили, что издатель «Вольного Дона» несколько раз встретился с Яковлевым в «неофициальной трактирной обстановке», что было истолковано Фоссом как «явный признак предательской работы на Советы». К тому же в своём журнале Кудинов стал резче осуждать западные державы за подготовку «вооружённой экспансии» против России, называл Белое движение «панской чумой, напастью на людей», выступал «вразрез» антисоветским установкам РОВСа. Летом 1938 года Кудинов был арестован. Допрашивал его начальник Русского отдела тайной полиции Браунер:

— Павел Назарьевич, вы не отрицаете того, что встречались с секретарём советской делегации?

— А я думаю, что она же и русская…

— Вот уж в этом я с вами не согласен, не русская она, а подлая, всем миром презренная, большевицкая…

— Партии всякий раз могут срывать друг другу головы, менять роли, но Россия остаётся Россией…

Ответы Кудинова Браунер назвал дерзкими и неубедительными. По его представлению в августе 1938 года «просоветски настроенного казака» выслали вначале в ссылку в провинцию, а в 1939 году выдворили в Румынию, обвинив в деятельности по разложению русской эмиграции и в шпионаже в пользу СССР[141].

У «контрразведки» РОВСа первые подозрения о «чекизме» Николая Абрамова появились в начале 1937 года. Под различными предлогами его постепенно отстранили от «настоящей работы». За ним было установлено наблюдение и «внутренней линии», и болгарской полиции. Подозрений становилось всё больше, но поймать его с поличным не удалось.

Абрамов-старший догадывался, что сын каким-то образом причастен к взрыву в квартире Солоневичей. Генерал сомнениями не делился ни с кем, свои переживания держал втайне.

«Внутренняя линия» доложила генералу материалы по делу Николая летом 1938 года. Состоялся серьёзный разговор отца и сына. Фёдор Фёдорович пытался добиться признания, но Николай на все уговоры и требования отвечал категорически: «Я ни в чём не виноват!» Тем не менее генерал, памятуя о категорических выводах «внутренней линии», — предательство! — был вынужден принять волевое решение. Он приказал сыну покинуть пределы Болгарии.

Об этом факте «проникновения НКВД» в ряды РОВСа было сообщено, «циркулярно и доверительно», в региональные отделы. Правда, сделано это было с большой задержкой — только в середине февраля 1939 года. Новый председатель РОВСа генерал А. П. Архангельский[142], направивший письмо в региональные отделы, объяснил задержку требованиями полиции, которая вела расследование дела. Генерал сообщал: «Николай Абрамов уехал в начале прошлого года уже по настоянию полиции и как нежелательный иностранец. В настоящее время он вместе с женой находится в Париже. Генерал Абрамов, собрав 7 февраля старших начальников, находящихся в Софии, „отбросил личное и, руководствуясь пользой дела“, рассказал всё, что он знает по этому тяжёлому для него делу.

К особо секретным делам РОВСоюза Николай А. никогда не имел доступа, отец с ним этими делами не делился, а со времени женитьбы сына и жил с ним на разных квартирах. Отношения отца с сыном были холодные, что наблюдалось всеми. Привлечение Николая А. к разведывательной работе сопровождалось колебаниями отца, который уступил сыну, боясь упрёков в том, что „оберегает сына от опасной работы, на которую идут другие“. Несомненно, что Николай А. узнал технику работы в известной ограниченной области».

«Дело Николая Абрамова» стало достоянием широкого круга эмигрантов, узнал о нём и Солоневич. Его мнение о «покровительстве» высших чинов РОВСа агентам Лубянки получило очередное подтверждение, о чём он заявил на страницах своей газеты.

В мае 1950 года Иван Солоневич, будучи уже в Аргентине, писал: «После взрыва в редакции „Голоса России“ был ещё один скандал: сын и помощник генерала Абрамова, кандидата на пост главы РОВСа и командира „второго корпуса“, Николай Абрамов оказался советским провокатором. И когда он был разоблачён полицией, то ген. Абрамов устроил то, что немцы называют Affentheater — обезьяний театр, — в присутствии „чинов РОВСа“ предложил Николаю Абрамову восстановить „честь офицерского мундира“ путём самоубийства и даже любезно предложил провокатору свой револьвер. К револьверу, к чести и к офицерскому мундиру Николай Абрамов, естественно, не проявил решительно никакого интереса. И поэтому вместо револьвера ему в два дня был устроен заграничный паспорт и виза в Париж, а также были приняты все меры к тому, чтобы в Париже Николай Абрамов появился в совершенно незапятнанном виде».

После покушения Иван оказался словно в вакууме. Ему и сыну выражали соболезнования, высказывали сочувственные слова, но потом соблюдали дистанцию, как будто общение с ними грозило новыми взрывами, кровью и увечьями. Вновь помог Борис Калинников, узнавший, что после «атентата» Солоневичи остались под открытым небом: квартира их была полностью разрушена, и никто не осмеливался дать им приют. Калинников пригласил их к себе на улицу Венелин, 11. К ним был приставлен полицейский, который не оставлял Солоневичей без присмотра.

Через несколько дней после взрыва у Калинникова побывал агент «Старик». Он написал в отчёте о визите:

«За ужином были: Солоневичи, Калинников, его жена Екатерина Александровна, сестра Екатерины — Анна и сын её Александр (Фелицыны), жена доктора Сметанина (приятеля Ивана) с дочерью Ольгой, гимназисткой лет 17-ти, печатники „Голоса России“ — Левашов и Михаил Михайлович Карпов.

Дверь квартиры отворила Анна Александровна Фелицына. Все названные ужинали, запивая водкой. Стол был накрыт в комнате Калинникова. Порция от всех яств уносилась в комнату Ивана Солоневича для угощения приставленного к нему охранника.

Иван Лукьянович сидел, как мрачный демон, и производил впечатление ненормального или страшно пьяного. По его словам, он абсолютно лишился аппетита. Ел он только по принуждению хозяйки.