Солоневич - Константин Сапожников

Нет, ГПУ — положительно талантливо — и ведёт свою работу на „ять“. Ведь подумайте только, какой теперь прилив чувств к Солоневичам… „Вождь“ [Иван] к тому же уцелел, да в резерве ещё остался „доктор Боб“. Тамару Владимировну Солоневич мне очень жаль: она была симпатичнее их всех…

В № 86 редакция заявила, что после разгрома осталась без средств, в чём мать родила. О 70 тысяч франков, найденных после взрыва, ни слова, и все об этом сразу забыли. Там же довольно хитро проводится мысль: мы взорваны не за книги, а за газеты (поддерживай!). И замечателен финал: „Нас подозревали, не агенты ли, и правильно делали, но вот теперь после бомбы ясно, кто мы“»[138].

В частных беседах враждебные выпады в адрес «семейки Солоневичей» допускал И. А. Ильин, которого уже в те времена нередко называли «честью и совестью» русской эмиграции. Он не раз собирался подвергнуть критике деятельность Солоневичей в эмигрантской среде, но после взрыва в редакции «Голоса России» отложил это намерение. В архиве Ильина сохранился набросок[139], по которому можно составить мнение о том, в каком именно ключе планировалось это критическое выступление:

«Безбожные, а потому глубоко пошлые люди. Пролганные, циничные, советские ловчилы. Ni foi, ni loi[140]. Пустые души, в которых есть только личная злоба и жажда мести по отношению] к коммунистам. И эту личную злобу они театрально разыгрывают как пламенный патриотизм, делая себе на этом эмигрантскую карьеру среди демагогирующих штабс-капитанов. Приехали демократами-республиканцами — и к Милюкову; не пристроились — объявили себя, держа нос по ветру, монархистами, чтобы писать о Вел. кн. Кирилле такие вещи и таким тоном, от которого порядочному немонархисту стыдно становится.

Если бы коммунисты не посадили их в концлагерь — то они все и сейчас ловчились бы там, предавая Россию ради собственного устроения, разыгрывая свою советскую карьеру по „спортивным“ организациям и по „интуристам“.

Это люди, растлившие себя в советской службе…

Убийство госпожи Сол[оневич] производит впечатление ужасной и грязной истории, случившейся с отвратными людьми: сатана чёрта растерзал, злодеи живого лемура переехали, волка поезд раздавил. И всё, что они делают, — насыщенно самовлюблённостью, пьяною рисовкою, каким-то нескрываемым бесстыдством, эксгибиционизмом.

В наше слепое время люди думают: всё, что против коммунистов, — всё хорошо. Но вот поднимается чёрное на красное, растление справа на растление слева — и мы опять будем задыхаться».

Несмотря на предельную безжалостность этой оценки (ни одного слова «в пользу» братьев!), Ильин завершил свой набросок неожиданным выводом: «А говорить об этом сейчас публично — не следует — Солоневичи пока „полезны“». И в этом «прагматизме» Ильин, хотелось бы отметить, мало чем отличался от различных «фракций» Русского Зарубежья — от НТСНП до «внутренней линии» РОВСа, — которые в разное время хотели «использовать» Солоневичей. Но упрямые ловчилы шли своим собственным путём, не подчиняясь и не подпевая никому (отсюда и ярлык — «себе на уме»). Подчёркнутая самостоятельность братьев вызывала широкую гамму негативных чувств у верхушки эмиграции: от раздражения и слепой подозрительности до ненависти и откровенной вражды.

Вот ещё одно подобное свидетельство. Кандауров, руководитель фашистов в Болгарии, так написал об Иване в штаб-квартиру своей партии в Харбин (13 февраля):

«Относительно Солоневичей. Хочу предупредить вас, что надо быть с этими типами очень осторожными. Если до вас дошли все номера их газеты, то вы могли прочесть в одном из них сообщение о том, что „в Софии существуют две группы фашистов, и одна собирается бить другую“. Это было явно провокационное сообщение, я говорил с Иваном, и он был вынужден признаться в своей неправоте и неосмотрительности. Но обещания поместить опровержение не исполнил, стараясь вывернуться.

Я их очень хорошо узнал и близко с ними познакомился. Сейчас я вполне убеждён, что они талантливые и умные провокаторы. В чью они работают пользу, — на большевиков или на собственный карман, — я не могу сказать, т. к. первое обвинение довольно сильно. Но одно верно, — они используют все возможности для того, чтобы развернуть своё газетное дело, не интересуясь особенно правдивостью своих сообщений, нисколько не беспокоясь о том, может ли их сообщение нанести вред национальному делу. В Париже здоровые национальные круги кроют их последними словами за политическое жонглёрство.

Всё это я пишу вам с просьбой передать Константину Владимировичу, что надо быть очень осторожными в переписке с ними, если таковая вообще нужна. С ними всё равно каши не сваришь, они никогда не воспримут нашу линию работы. Их дело — национальное словоблудие, — т. к. до сих пор ни одного своего слова, даже в самой маленькой своей части, они не претворили в дело. Кроме того, никогда нельзя быть уверенным, что ваше письмо не будет опубликовано. Я бы посоветовал К. В. не переписываться с ними лично, а поручить это кому-либо из секретариата по поручению главы. Не стоит имени К. В. попадать в какую-либо грязную комбинацию. Никто не знает, что могут выкинуть Солоневичи».

«Пожелание» это было передано Родзаевскому, которое вместе с другими отзывами подобного рода охлаждало стремление главы русских фашистов к сотрудничеству с издателем «Голоса России»…

После покушения на Солоневича полпред Раскольников и его жена решили стать невозвращенцами. Известия о политических репрессиях в Советском Союзе, серия террористических актов, прокатившихся по странам Европы в отношении изменников и «врагов Сталина», и, конечно, ощущение нависшей над ними опасности (люди Яковлева следили за каждым их шагом) побудили их к побегу. Раскольников направил в Наркоминдел телеграмму об отъезде в Москву. Он и его жена простились на вокзале с провожавшим их коллективом полпредства и «отбыли» на родину. До границы они не доехали. На одной из станций Раскольниковы покинули поезд и отправились в прямо противоположном направлении, намереваясь просить убежище во Франции.

После взрыва в редакции «Голоса России» «внутренняя линия» в Софии стала распространять слухи о том, что в советском полпредстве действует «балканский центр» по изготовлению бомб. Цель была очевидной: спровоцировать разрыв дипломатических отношений между Болгарией и СССР.

Чтобы раскрыть «сеть советских агентов», привлечённых к организации взрыва, контрразведка РОВСа и Русский отдел общественной безопасности Болгарии усилили наблюдение за полпредством. В число подозреваемых попал издатель литературно-исторического журнала «Вольный Дон» Павел Назарьевич Кудинов. Его имя тогда знали многие. В марте 1919 года Кудинов возглавил Верхнедонское восстание, потом воевал в Добровольческой армии, в 1920 году был вынужден эмигрировать и осел в Болгарии. Из-за хлопот по отправке имущества умершего казака семье на Дон Кудинову пришлось общаться с советским «дипломатом» Яковлевым.