Приди и помоги. Мстислав Удалой - Александр Филимонов

Словно гром грянул над степью — это все татарское войско разом издало боевой клич и потекло навстречу. Через короткое время — сшиблись.

Впервые в жизни вместо опьяняющего восторга битвы Мстислав Мстиславич. бешено работая привычным топором. прорубаясь к отряду Даниила Романовича, чувствовал какую-то безнадежность этой работы. Бывалый воин уже по первым мгновениям боя может себе представить, что будет дальше — побежит ли противник сразу или его упорства хватит надолго.

Татары не побегут — это понятно было сразу.

Любого ратника можно было хоть на миг испугать — криком ли. замахом ли. Человек есть человек, он хочет жить, и даже самый храбрый, спасая себя, отпрянет, закроется щитом, загородится конем. И даже мимолетный испуг оказывается заразителен для тех. кто сражается рядом. Увидев, что отпрянул один, другие тоже вспоминают, что надо беречься И кто первый об этом вспомнит, тот и проиграл: он уже не забудет, как дорога ему жизнь.

Ни один татарский воин, казалось, этого не помнил. Можно было убивать их. косить налево-направо, но чем больше их падало под ударами, тем сильнее становилась ярость других, тем отчаяннее они нападали. К тому же их было в десятки раз больше, чем русских.

Дружина Мстислава Мстиславича давно смешала свои ряды и постепенно расчленялась под татарским натиском на небольшие отряды — так бурное половодье ломает лед и вода разносит друг от друга обломки льдин. Каждый такой отряд мгновенно окружался, и начиналось его истребление.

Только что завязался бой, а уже многих дружинников Мстислава Мстиславича не стало. Ему самому в невиданной горячке сражения некогда было оглядываться по сторонам и не было возможности собрать оставшихся своих в единый кулак. Все труднее становилось заставлять себя бросаться на врагов и наносить им удары. Все ярче в душе вспыхивало отчаяние оттого, что врагам не будет конца, как ни рубись и ни кричи. Они давили все мощнее — а русских делалось все меньше. Погибли уже самые лучшие. Вот Бакунец Власий, будто задумавшись о чем-то, со стрелой, торчащей из уха, склонился на конскую гриву. Вот пожилой сотник Ларион, дергаясь в седле, заколотил мечом по копьям, вонзающимся ему в грудь, — и тут же бросил меч, словно ему надоело все, опустив руки, мягко соскользнул с седла вниз. Вот весельчак Онисим, размахивая обрубком правой руки, из которого брызгала кровь, левой рукой попытался вцепиться в близкого татарина, но лишь схватился за перебитое горло и замотал головой.

Рядом с князем рубился Никита. Шлема на нем не было, лицо залито кровью, щит расколот на две половинки, и они болтались под ударами. Вид раненого мечника отчего-то показался Мстиславу Мстиславичу невыносимым. Никита всегда оставался при нем цел! Погублю, всех погублю, в ужасе подумал князь. Надо уводить тех, кто еще остался!

Мстислав Мстиславич быстро посмотрел по сторонам. Оказывается, он уже снова был на том холме, с которого недавно увидел татарское войско. Его отнесло сюда потоком сражения, а он и не заметил! А недалеко в стороне, сбежав с холма, поспешно удалялось в степь несколько всадников. Один из беглецов был Даниил Романович.

— Отходим! — закричал князь. — Отходим, братья!

И, прежде чем броситься в отступление, глянул на Никиту. Мечник услышал приказ, и на лице его, залитом кровью, можно было прочитать дикую радость. Наверное, он уже приготовился умирать, но Мстислав Мстиславич своим приказом вернул ему надежду на жизнь.

Все, кто мог, бросились за князем. Вслед убегающим полетели стрелы, которые нашли еще несколько жертв: упал всадник, покатился конь, еще один. Но впереди была степь, свободная от врагов и неизбежной смерти!

Отъехав от места битвы, Мстислав Мстиславич оглянулся. Никита догонял его, держась обеими руками за гриву своего коня. А с холма катилась татарская лава. Неумолимым, безжалостным строем шла она, и ветер трепал над ней знамена с конскими хвостами.

В это время ни о чем не подозревавшее русское войско как раз остановилось на берегу Калки — как и велел Мстислав Удалой.

Снова разложили общий стан в степи, не переходя реку. Было уже за полдень, никаких тревожных известий не поступило, поэтому все сошлись на одном — войску придется здесь ночевать. Раскидывали шатры, разводили огонь — разрешено было варить пищу. Расседлывали коней, отводили их подальше в степь — попастись на густых травах.

Киевский князь Мстислав Романович, все еще сердясь на Удалого, отошел от всех в сторону, поставил свой полк на берегу, причем выбрал место повыше, и не стал раскидывать стан, как другие, а послал своих воинов в прибрежные заросли кустарника — рубить колья и огораживаться. Недавний успех Удалого, почти без потерь разбившего татарский отряд, не давал покоя Мстиславу Романовичу. И если противника им больше не суждено встретить, то он, Мстислав Романович, не имея возможности всем доказать в бою, что в храбрости и умении не уступает Удалому, хотя бы должен выглядеть самым воинственным, всегда готовым к сражению. За тем, как вбивались и оплетались ветками колья, следил сам и не спускал глаз с воинов, пока работа не была закончена. И только потом разрешил усталым ратникам отдыхать.

Ярун же с половцами, как и было обговорено, перешел реку и выдвинулся подальше в степь. Послал дозорных в том направлении, куда ушли полки Мстислава Мстиславича.

Дозорные скоро вернулись, опять ни с чем. Рассказали, что долго шли по следам Мстислава Мстиславича, глядели внимательно вдаль, но ничего, кроме этих следов, не видели. Рассудив, что в случае опасности Удалой обязательно прислал бы гонца — он ведь знал, что войско движется к Калке, — Ярун тоже решил, что к вечеру надо ждать князя обратно, потому что сегодня, как и в другие дни, ничего не произойдет.

Татары появились неожиданно. Раньше всех их приближение почувствовали кони: запрядали ушами, прислушиваясь к еще не различимому для людского слуха дальнему топоту множества копыт. Потом, когда топот стал слышнее, заволновались и половцы, падали на траву, прикладывали ухо к земле. Можно было подумать, что это возвращается князь Мстислав, но они в один голос говорили, что стук копыт какой-то чужой, да и зачем князю, возвращавшемуся в свой стан, гнать людей с такой скоростью? Некоторые из половцев поспешили к коням, забирались в седла. Ярун обеспокоился — надо было что-то приказывать, но что? И тут из-за пологого взгорья, поднимавшегося неподалеку, вылетел и сразу огласил окрестности визгом огромный татарский отряд.

Ярун страшно закричал, стал собирать свой полк, пытаться вести половцев навстречу врагу. Его послушалось лишь несколько десятков человек, да и то, поскакав за своим начальником, они и полпути не доехали до татар — повернули и кинулись бежать. Им удалось оторваться от преследователей, потому что татарское войско ненадолго остановилось — позабавиться. С татарами съехался лишь один воевода Ярун.

Его окружили, кричали ему что-то, смеялись, а он, озираясь, крутился на коне с зажатым в руке мечом — и не знал, почему вдруг остался совсем один среди множества врагов. Видел только чужие, оскалившиеся в смехе лица. Ему казалось, что весь мир внезапно куда-то исчез, и ничего больше не было, кроме раскосых татарских лиц. Ему махали приглашающе: что же ты, нападай! Науськивали — сами на себя. Сужали постепенно круг, уже дотягивались кончиками копий до коня, подкалывали его, чтобы шибче подпрыгивал. В конце концов Ярун выбрал из всех смеющихся лиц самое ненавистное и, сжав зубы, бросился на него, движимый одной только надеждой — что сможет в последнем смертном броске дотянуться.

Но не дотянулся. Сразу три коротких копья проткнули ему грудь и шею. Он даже боли не почувствовал — одно бессилие, видя, как меч выпадает из непослушных пальцев, а хохочущее лицо татарина, закидываясь в смехе, уходит куда-то вверх, вверх — и, наверное, навсегда.

Добив безрассудного русского, татары пошли дальше. Они лавиной пронеслись мимо брошенного половецкого стана — вдогон бежавшим половцам.

Если бы половецкий полк, бросивший своего воеводу, не обезумел весь от страха, то он мог бы еще спастись. Отступая, куманы могли взять немного в сторону, чтобы подойти к Калке не в том месте, где расположился русский стан. Могли дать русским, увидевшим, что татары преследуют их союзников, возможность хотя бы взять в руки оружие и успеть собраться. Русские, ведомые князьями, ударили бы на татар сбоку, и битва могла сложиться совершенно по-другому.

Но половцы, со страху не разбирая дороги, на полном ходу влетели в ничего не ожидающий русский стан. Поднялся переполох — никто не понимал, что происходит, все метались беспорядочно, натыкаясь друг на друга. В оглушительном шуме нельзя было расслышать приказов воевод, — в сутолоке нельзя было найти своих. Все перемешалось.

Половцы, лучше других понимающие суть происходящего, отбивали у русских коней, попутно грабили все, что попадалось под руку. Это еще больше усилило суматоху — по всему становищу завязывались драки, озверевшие и испуганные люди не понимали — на кого нападать, от кого обороняться? Очень многие, не найдя в толчее своего оружия, бежали из стана в степь — хоть со стороны поглядеть, что делается. И тут, подойдя к реке и одним махом перескочив ее, на разоренный стан налетела татарская конница — и началось безжалостное избиение.