За дверью - Антон Белозеров

— Вот и отлично! — обрадовался Прохор Никанорович. — Горячая еда после работы — то, что надо. Правильно, Аграша? Ты, наверное, тоже устала и проголодалась?

— Да!

— Тогда пойдем в дом!

Прохор Никанорович крикнул женщине в окне:

— Видишь, у нас сегодня гость!

— Вижу, сейчас познакомимся. А пока я еще одну тарелку на стол поставлю.

— А Силка где?

— Кто же его знает?! — пожала плечами женщина. — Он ведь после школы с друзьями сначала мяч погоняет и только к вечеру до дома доберется.

— Ну, их дело молодое, — заметил Прохор Никанорович, а потом сказал мне: — Силантий, или попросту Силка — этой мой сын.

Держа дочку за руку, он пошел по двору, но не прямо к дому, а сначала завернул к конуре. Пес, радостно повизгивая и подлаивая, встал на задние лапы, уперся передними в грудь хозяину.

— Молодец, Сторожок, хороший пес! — Прохор Никанорович погладил его по голове и почесал за ухом. — Смотри-ка, ты на нашего гостя даже не гавкнул!

Я про себя усмехнулся. Встреча с семьей появилась в майе из сознания самого Прохора Никаноровича, но кое в чем я ее подкорректировал. В частности, убрал собачий лай, неизбежный при появлении в доме незнакомого человека.

— Проходи в дом! — пригласил меня Прохор Никанорович. — Снимай куртку!

В майе я без опаски снял рюкзак и повесил его на вешалку в прихожей вместе с курткой. Прохор Никанорович тоже снял свою рабочую одежду. Мы вымыли руки и прошли в просторную комнату, посередине которой стоял большой круглый стол. Стол был накрыт белоснежной скатертью, на нем стояли тарелки и лежали столовые приборы.

— Пелагея, мы садимся за стол! — крикнул Прохор Никанорович в сторону открытой двери, ведущей на кухню.

— Уже все готово!

Пелагея, жена Прохора Никаноровича, внесла в комнату большую кастрюлю и поставила ее на середину стола. Она стала разливать в тарелки куриный бульон.

Тем временем Прохор Никанорович представил меня:

— Это Калки.

— Калки? — рука Пелагеи слегка дрогнула, но женщина не прекратила своей работы.

— Он вернулся в свой дом. ТОТ САМЫЙ ДОМ. Я его встретил там только что, и зазвал к нам на обед.

— Ты ему уже все рассказал?

— Пока нет. Собираюсь с духом.

Пелагея посмотрела на меня:

— Мне он во всем признался только через пять лет после свадьбы, когда уже Силантий родился. Тоже все с духом собирался.

— В чем признался? — спросила маленькая Аграфена с разгоревшимися от любопытства глазками.

— Тебе еще рано! — Пелагея придвинула ей тарелку с бульоном. — Молчи и ешь. Когда я ем…

— …Я глух и нем, — закончила Аграфена и замолчала, сосредоточенно поглощая бульон.

Мы, взрослые, тоже ели молча, показывая подрастающему поколению положительный пример. Чем дольше длилась пауза, тем, казалось, напряженнее становилась обстановка в комнате. Это не была аура агрессии или злобы. Прохор Никанорович готовился к важному разговору, и потому в уме складывал подходящие фразы. Видимо, оратор он был не очень хороший, и поэтому сильно волновался, хотя и не показывал вида. Жена украдкой смотрела на мужа, чувствовала его беспокойство, переживала и за него, и за меня. Я, как легко догадаться, с трудом сдерживал свое нетерпение. Я хотел бы пропустить в майе всю эту сцену с обедом, но понимал, что она играет важную роль для последующего честного и открытого разговора с Прохором Никаноровичем.

На второе была тушеная картошка с мясом, на третье — компот из ягод. За время еды никто из сидевших за столом не разговаривал, если не считать коротких, ничего не значащих фраз типа: «передай, пожалуйста, хлеб», «спасибо», «Аграша, не сутулься!»

Мои подозрения на счет отравленной пищи пока не подтверждались. По всему выходило, что я нахожусь в обычной колосской семье, чуть-чуть патриархальной, но все же наполненной взаимной любовью.

Закончив обед, Прохор Никанорович сказал дочке:

— Ну-ка, иди, помоги маме вымыть посуду!

Потом он обратился ко мне:

— А мы пойдем, поговорим в мой кабинет.

Своим кабинетом Прохор Никанорович назвал небольшую светлую комнатку с письменным столом, несколькими стульями, книжным шкафом и металлическим сейфом, в котором хранились охотничье ружье и патроны. На стенах кабинета висело много фотографий. Часть из них запечатлела молодого Прохора Никаноровича в школе, во время службы в армии, вместе с друзьями. Другая часть была посвящена семье хозяина дома. Временной интервал лет в пять-шесть между возвращением из армии и началом семейной жизни совершенно отсутствовал.

— Присаживайся! — предложил мне Прохор Никанорович и сам сел на стул.

Он достал из книжного шкафа початую бутылку недешевого хренцузского коньбыка и две рюмки:

— Будешь?

— Немножко.

Прохор Никанорович понимающе кивнул головой, налил себе полную рюмку, а мне — половину. Мы молча, не чокаясь, сделали по глотку.

— Вот, значит, как… — Прохор Никанорович глубоко вздохнул. — Чтобы все было понятно, начну с самого начала, с себя. Я родился в Мураве, в семье мелкого чиновника Уравнительной церкви. Он был истинным уравнителем, искренне верил в идеалы равенства и аскетизма. В отличие от многих своих коллег, он жил и работал честно, и потому не скопил денег, не дослужился до высокой должности. И меня он воспитывал в строгих правилах уравнителей. Я не признавал никаких иных взглядов, кроме научного материалистического Уравнительства, и верил в то, что Колоссия движется по единственно верному пути развития. Еще я был убежден, что злобные империалистические страны завидуют нашему счастью, а потому окружили мою великую Родину кольцом военных баз, организовали внутри страны шпионские сети. Я мечтал честно и достойно служить своей Родине, защищать ее от врагов. И потому еще в юности собрался поступить в НКВД. Происхождение и характеристики у меня были самые подходящие, так что это не составило особого труда. Сразу после службы в армии я был принят в офицерское училище НКВД. Мое рвение к учебе и службе было так велико, что на меня обратили внимание. И, конечно, командование учло, что я больше склонен действовать, чем анализировать и планировать. По окончании училища меня направили на службу в Штурмовой Отряд. Я был счастлив! Я мечтал обезвреживать вражеских шпионов и уничтожать врагов колосского народа. И нас к этому усиленно готовили, тренировали. Я практически не покидал закрытых учебных заведений. Мы находились на полном государственном обеспечении. Тогда я еще не знал реальной жизни в Колоссии, не понимал, что лозунги Уравнителей давно уже не соответствовали делам. Поэтому для меня было удивительно, что не все мои сослуживцы так же свято, как и я, верили в идеи Уравнительной церкви. Например, Алоизий Цельс…

— Полковник Цельс?! — воскликнул я, услышав знакомую фамилию.

— Тогда он еще не был полковником.

— Вы знакомы с полковником Цельсом?

Не желая раньше времени выдавать свои способности, я сделал вид, что достаю фотографию из кармана. На самом же деле я создал бумагу с изображением боблина-полковника.

— Да, это Алоизий Цельс, — подтвердил Прохор Никанорович. — Давно я его не видел. Он здорово постарел.

Я не стал говорить, что создал изображение Цельса по памяти, и оно могло не вполне соответствовать оригиналу. Я сделал вид, что достаю из кармана еще одну фотографию:

— Полковник Треск тоже вам знаком?

— Конечно! Мы же все вместе служили в Штурмовом Отряде. С Егорием Треском мы до сих пор иногда встречаемся.

— Вот как… — пробормотал я, радуясь тому, что знакомство с Прямовым поможет мне выйти на след моих врагов.

Я по-новому взглянул на кажущегося простым деревенским жителем Прохора Никаноровича. Народная мудрость гласила: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты». Человек, имеющий таких друзей, как Цельс и Треск, мог представлять для меня опасность. И еще я вспомнил, что сотрудники НКВД, обладающие важной информацией, могут самоликвидироваться даже вопреки собственному желанию, как это произошло с Прогнутием Проскочеевым. Беседу с таким важным свидетелем, как Прохор Никанорович Прямов, следовало вести максимально осторожно.

Сам же Прохор Никанорович, сделав несколько глотков коньбыка, продолжил рассказ:

— Так вот, Алоизий Цельс еще во времена Уравнителей говорил, что не все спецслужбы Империки и Еропки желают нанести вред Колоссии. Он утверждал, что имеются враги, общие для всей нашей цивилизации: террористы и те, кого он называл просто «опасными элементами». Я тогда удивлялся, что Цельса не изгоняют из НКВД за подобные высказывания. Поначалу я считал, что это из-за того, что он — боблин. Потом его перевели из Штурмового Отряда в особое международное подразделение НКВД. А вскоре на одной из тренировок нашего отряда появилось несколько боблинов в колосской военной форме. Но они говорили на колосском языке с легким акцентом. Нам сообщили, что это сотрудники одной секретной спецслужбы из Империки, приехавшие в Колоссию для обмена опытом и для координации возможных совместных операций. Так я узнал, что Внутренняя Дружина участвует в неких тайных международных проектах. Тогда я еще не понимал одной простой вещи: НКВД не защищает Колоссию от всех внешних и внутренних врагов, не служит  колосскому народу и Уравнительной церкви. На самом деле НКВД охраняет и оберегает собственную власть в стране. Враги Колоссии только тогда становятся врагами НКВД, когда начинают претендовать на ее власть. И те, кто желает Колоссии добра, но не хочет подчиняться Внутренней Дружине, тоже становится ее врагом.