Дикая девочка. Записки Неда Джайлса, 1932 - Джим Фергюс

Толли побледнел.

– Так вот, Маргарет и мистер Джайлс, – продолжал Гетлин, – я уверен, что полковник снимет с вас все обвинения, если вы согласитесь уговорить Чарли Маккомаса лично привести сюда сына Хуэрты. Только тогда возникнет возможность провести честные переговоры и прийти к соглашению, как вы сами говорили, Маргарет, а также возможность спасти ваши шкуры и избежать длинного и грязного процесса.

– Завтра утром, мистер Джайлс, – проговорил Каррильо, разворачиваясь на каблуках, словно тореадор, – вы и мисс Хокинс отправитесь к апачам. Вы войдете в их лагерь одни, с белым флагом. Вы скажете им, что мы согласны на их условия, и приведете сюда мальчика и белого, неважно под каким предлогом. Мистер Филлипс подождет здесь успешного завершения вашей миссии.

Когда сержант вывел нас из палатки Каррильо, мы в тягостном молчании посмотрели друг на друга. Первым заговорил Толли.

– Если бы я не слушал вас, Джайлс, то сейчас жил бы в Нью-Йорке, в папином сьюте в «Уолдорфе» и пополнял бы гардероб у «Брукс Бразерс». Вместо этого меня поставят перед расстрельной командой посреди мексиканской пустыни.

– Каррильо не собирается казнить вас, Толли, – с казала Маргарет. – Это блеф. Он не посмеет.

– Ну да, но альтернатива тоже не выглядит привлекательной, правда? И кстати, старина, – он повернулся ко мне, – хочу напомнить вам, что вы и сами весьма привлекательный мальчик с весьма привлекательной задницей, так что и вы будете пользоваться спросом в мексиканской тюрьме. Мой отец может подергать за кое-какие ниточки и вытащить меня, а вот кто позаботится о вас, бедном сиротке?

Затем нас разделили. Толли и Маргарет отвели каждого в отдельную палатку, а меня – в палатку «прессы» к Большому Уэйду, где я и делаю эту запись при свете фонарика. У входа на карауле стоит солдат.

Джексон тоже изрядно похудел, с тех пор как экспедиция покинула Дуглас, и в общем-то выглядит гораздо здоровее, чем когда я его видел в последний раз.

– Не так-то просто здесь разжиться выпивкой, сынок, – сказал он. – Я вынужден пробавляться паршивой самогонкой, только ее и можно найти в деревнях, через которые мы проходим. И попробуй отыскать тут приличную сигару! – Он показал на незажженный окурок, который держал в зубах. – Посмотри на этот кусок говна! Клянусь, это просто навоз, завернутый в кукурузные листья, и это они называют сигарами!

– Хорошо выглядите, Большой Уэйд, – похвалил я.

– А почему вдруг часовой, сынок? – спросил он. – В какую заваруху ты ухитрился вляпаться?

Я все рассказал Большому Уэйду. Когда я закончил, он покачал головой:

– Разве я не говорил тебе: не лезь? Не говорил, что надо просто выполнять свою работу? Что твоя обязанность – снимать и ничего больше?

– Ладно, смотрите, – я показал ему кофр. – Я получил назад «лейку». И я сделал снимки. Когда вы увидите пленку, Большой Уэйд, вы будете гордиться мной.

– И что ты теперь будешь делать, сынок?

– Не знаю, – честно ответил я. – Вряд ли Каррильо расстреляет Толли, как вы считаете?

– Я тоже так думаю, – отозвался Большой Уэйд, – но, черт побери, здесь Мексика, все может случиться. И, как говорит Гетлин, расстреляет или нет, но крови они вам попортить могут много, сынок. Послушай, все устали, измучены, нервы на пределе. Каррильо потерял людей, и, похоже, каждую ночь в лагерь пробираются апачи, крадут лошадей и мулов, уносят припасы. Просто жуть берет, они как призраки набегают на нас.

– Да, они такие, Большой Уэйд, – сказал я. – Как призраки. Даже когда живешь среди них, они приходят и уходят, как призраки. Они не похожи на нас.

– В том-то и дерьмо.

– Но только поэтому они и выжили, – заметил я.

– А как же Чарли Маккомас?

– Он апач, как и они, – сказал я. – Так странно: огромный мужик, шесть футов и четыре, не то пять дюймов ростом, с длинными волосами и бородой… Толли говорит, он похож на ирландского копа, только побрить и подстричь… Но он совершенно такой же, как они все, через некоторое время его перестаешь воспринимать как белого и не отличаешь от остальных. И они его не считают другим. Он не сдастся Каррильо. Это я знаю совершенно точно.

– Тогда твое дело труба, сынок, – сказал Большой Уэйд. – Сейчас Гетлин и Каррильо думают только о том, как бы спасти свои задницы после этой катастрофы. Каррильо потеряет лицо, если не доставит мальчишку Хуэрта живым или мертвым. А если Гетлин вернется и не сможет ничего предъявить, кроме дюжины мертвых волонтеров, его карьера кончена. Они загнаны в угол, а в этом положении такие люди наиболее опасны. На твоем месте, сынок, я бы изобрел способ привести сюда Чарли Маккомаса. Это единственная возможность снять всех с крючка.

– Вы пойдете с нами завтра, Большой Уэйд? – спросил я.

– А ты думаешь, я снова уступлю тебе, сынок? И пропущу такой сюжет? Кроме того, ты, боюсь, будешь занят, тебе не до съемки.

Мне очень хочется переговорить с Маргарет. Я не вижу никакого другого выхода, кроме как предать Чарли. А предавая его, я, разумеется, предам Чидех. Племя, конечно, выживет и без него, как выживало столетиями. И, конечно, они вполне могут затеряться в горах без Джералдо, которого предъявят мексиканцам, и Чарли, которого предъявят американцам, и жить там, как жили всегда. Я понимаю, что изобретаю оправдания своему предательству, но не вижу иного выхода. Даже если Каррильо блефует, я не могу так рисковать. Отец всегда говорил, что в любой ситуации есть правильная линия поведения, нужно только понять, какая, и тогда все будет в порядке. Но потом он покончил с собой, и я спросил себя, неужели он счел такой поступок правильным… Я начинаю думать, что отец во многом ошибался. А Маргарет говорила, что иногда невозможно сделать правильный выбор.

А иногда бывает непонятно, что правильно, а что нет, пока не становится слишком поздно. Прямо сейчас все, что будет завтра, кажется мне неправильным.

Блокнот VIII

Последствия

17 ноября 1932 года

Альбукерке, Мексика

Почти три месяца прошло с тех пор, как я покинул Мексику. И только сейчас, наконец, могу попытаться привести в порядок воспоминания о страшных событиях последних дней там. Когда я перечитал последнюю сделанную мною запись, мне стало смешно – правильным оказалось такое, что я и представить себе не мог. И – что верно, то верно – оно себя никак не показало.

Следующим утром на заре мы покинули лагерь верхами. Над долиной Чиуауа занимался ясный, безветренный день, черные силуэты гор отчетливо вырисовывались на горизонте. В безоблачном небе темными