Голем и джинн - Хелен Уэкер

Слово «одержимая» висело в душном воздухе палатки, перелетало от одного к другому каждый раз, когда они встречались взглядами, но произнести его вслух никто не осмеливался.

Братья Абу Юсуфа без слов взяли на себя его обязанности. Фатима вернулась к работе, бормоча себе под нос, что кто-нибудь должен заботиться о пропитании и что ее дочери не станет лучше, если все они будут голодать. Каждые несколько часов она появлялась в палатке с мисочкой разбавленной простокваши и ложкой пыталась влить ее дочери в рот. Глаза у нее покраснели, и она почти ничего не говорила, только поглядывала на мужа, который, сидя у постели Фадвы, молча винил во всем себя. Надо было поднять тревогу сразу же, как только он увидел тот проклятый дворец. Надо было взять дочь и бежать отсюда как можно дальше.

К концу второго дня во взглядах Фатимы появилось осуждение. Казалось, она говорила: «Сколько еще ты собираешься сидеть здесь и ничего не делать? Зачем ты позволяешь ей страдать, если знаешь, как ее вылечить?» И неназванное имя словно колебалось в воздухе между ними: Вахаб ибн Малик.

Абу Юсуфу хотелось спорить с ней, доказывать, что благоразумнее будет подождать и посмотреть, не поправится ли Фадва сама, прежде чем идти этим путем. Что он понятия не имеет, жив ли еще ибн Малик. Но утром третьего дня он вынужден был признать, что жена права. Фадве не стало лучше, и его благоразумие начинало казаться трусостью.

— Хватит, — произнес он, вставая. — Скажи братьям, чтобы оседлали лошадь и пони. И приведите одну из овец.

Жена кивнула с мрачным удовлетворением и вышла из палатки.

Абу Юсуф взял с собой еды на неделю и усадил дочь на пони, связав ей руки и привязав к седлу. Ее голова с плотной повязкой на глазах тряслась и качалась, как у часового, уснувшего на посту. Овцу он на длинной веревке привязал к пони Фадвы. Потом сел на собственную лошадь, взял в руку поводья пони, и так все они выехали из лагеря жалкой, наполовину слепой процессией. Их никто не провожал. Все члены клана выглядывали из-за углов шатров и из дверей и шептали про себя молчаливые молитвы о том, чтобы отец с дочерью благополучно вернулись и чтобы Всевышний защитил их от того человека, к которому они направлялись. Только Фатима, не прячась, стояла посреди лагеря и смотрела вслед удаляющимся мужу и дочери.

Пещера ибн Малика пряталась в западных горах, на каменистом, изъязвленном ветрами склоне. Кланы заглядывали сюда редко: здесь не было ни пастбищ, ни удобных мест для стоянки. Когда Абу Юсуф был еще мальчиком и звали его не Абу Юсуф, а просто Джалал ибн Карим, уже тогда слова «отправиться на запад» означали у них в клане «поехать к Вахабу ибн Малику». Родители везли к ибн Малику детей, которые сильно болели или из которых требовалось изгнать дьявола; бездетные жены ездили к нему вместе со своими мужьями и скоро после этого беременели. Но ибн Малик обязательно брал что-то взамен с самого излечившегося или с того, кто его привез, — не просто пару овец, но что-то неосязаемое и необходимое. Отец ребенка, освобожденного от злого духа, никогда больше не говорил. Беременная женщина ослепла во время родов. Никто не жаловался на потери, потому что все они были должны ибн Малику, а долги надо платить.

Однажды такой долг заплатит и Азиз, двоюродный брат Абу Юсуфа. Высокий, сильный и красивый, он был на девять лет старше Джалала. Все мужчины их клана сидели в седле так, словно родились в нем, но Азиз ездил верхом как бог, и Джалал за это поклонялся ему. Мальчик пас, отцовских овец, когда лошадь Азиза вдруг споткнулась и седок слетел с нее, сломав шею и спину. Целый день юноша мотался между жизнью и смертью, а наутро его отец решил отправиться на запад. Втащить носилки на гору не было никакой возможности, поэтому он поехал один и вернулся с мешком припарок. Как только они коснулись тела Азиза, его кости срослись и лихорадка прошла. Через неделю он уже мог ходить. Но с тех самых пор любая лошадь, к которой он приближался, шарахалась от него. Немногие, давшие к себе прикоснуться, ржали от ужаса, и на губах у них появлялась пена. Азиз аль-Хадид, лошадиный бог, никогда больше не ездил верхом. Он стал жалкой тенью бывшего Азиза, но, по крайней мере, выжил.

Медленно они продвигались на запад. Каждые несколько часов Абу Юсуф подносил к губам дочери бурдюк с водой или пытался скормить ей несколько ложек простокваши. Иногда Фадва ее выплевывала, иногда глотала так, словно умирала от голода. Скоро равнина, поднимавшаяся мягкими уступами, превратилась в крутой склон, усыпанный каменистыми пиками. Идти было тяжело, и овца начала упираться. Когда стало ясно, что дальше она не пойдет, Абу Юсуф слез с лошади, прижал сопротивляющееся животное коленями к земле и камнем разбил ей голову. Скоро надо будет выпустить ей кровь, иначе она превратится в отраву, но, если сделать это здесь, запах привлечет сюда всех шакалов с холмов. Он привязал тушу на спину своей лошади, и они тронулись дальше.

Уже начинало темнеть, когда они наконец увидели пещеру ибн Малика. Щурясь на заходящее солнце, Абу Юсуф заметил и маленького худого человека, сидящего, скрестив ноги, на плоской площадке перед входом. Он был жив. И уже знал, что они едут к нему. Конечно, он все знал.

Вахабу ибн Малику было уже за тридцать, когда он вылечил Азиза, но, даже помня об этом, Абу Юсуф был поражен внешностью человека, поджидавшего их: он казался просто обтянутым кожей скелетом с желтыми глазами. Увидев их, старик поднялся, развернув руки и ноги наподобие паука, и Абу Юсуф обнаружил, что ибн Малик совершенно наг, не считая рваной повязки на бедрах. Он оглянулся на дочь, но глаза у нее были завязаны, и она, разумеется, ничего не видела.

Он спешился, отвязал от своей лошади мертвую овцу, держа ее на руках, подошел к ибн Малику и положил у его ног. Старик усмехнулся, показав черные обломки зубов, и посмотрел на Фадву, все еще привязанную к пони.

— Ты хочешь изгнать злого духа, — произнес ибн Малик удивительно ясным и глубоким голосом, принадлежавшим, казалось, какому-то другому телу.

— Да, если ты скажешь, что есть надежда, — с трудом выговорил Абу Юсуф.

— Надежды никогда нет, Джалал ибн Карим, — засмеялся ибн Малик. — Просто что-то можно сделать, а чего-то нельзя. — Он подбородком указал на Фадву. — Неси ее сюда и следуй за мной. Посмотрим, что тут можно сделать.

Нагнувшись, он ухватил овцу за задние ноги и потащил в пещеру.

То, что Абу Юсуф посчитал сначала просто небольшим углублением в склоне, оказалось целой цепью связанных между собой, освещенных факелами пещер, уходящих вглубь горы. Пока они шли за ибн Маликом, Фадва мычала и крутилась у него в руках, словно пытаясь избавиться от чего-то, что видела только она. Горящие факелы пахли животным жиром и выплевывали густой черный дым, заполнявший проходы.

В одной из пещерок ибн Малик остановился и жестом велел Абу Юсуфу положить девочку на убогую подстилку. Тот подчинился, стараясь не обращать внимания на грязь вокруг, а потом беспомощно смотрел, как ибн Малик начинает осмотр. Фадва отталкивала его руки, пока он не влил ей в рот какую-то жидкость, после чего она расслабилась и успокоилась. Тогда он начал снимать с нее одежду. Делал он это совершенно бесстрастно, но все-таки Абу Юсуфу хотелось оттащить его в сторону и пробить ему голову, как овце.

— Изнасилован только ее рассудок, но не тело, — объявил ибн Малик через некоторое время. — Рад заверить тебя, что она все еще девственница.

Глаза Абу Юсуфа залило красным.

— Заканчивай поскорее, — буркнул он.

Ибн Малик снял с девушки повязку и открыл сначала один, а потом и второй ее глаз. Абу Юсуф внутренне сжался, ожидая, что дочь закричит или ее вырвет, но она была по-прежнему тиха и спокойна.

— Очень интересно, — произнес ибн Малик голосом, похожим на мурлыканье.

— Что?

Человек-скелет приказал ему замолчать жестом, так похожим на тот, который делала Фатима, что Абу Юсуф едва не рассмеялся. Желание исчезло, как только ибн Малик внезапно оказался верхом на его дочери. Обеими руками он широко раскрыл ей глаза и заглянул в них, коснувшись ее грязным лбом. Несколько долгих минут они вглядывались друг другу в глаза, не мигая и даже не дыша. Абу Юсуф отвернулся, не желая видеть, как ибн Малик, словно уродливое насекомое, сидит на груди у его дочери. Дым от факелов забивал ему нос, проникал в легкие, и у него начала кружиться голова. Прислонившись к стене, он закрыл глаза.

Через некоторое время — он точно не знал какое — Абу Юсуф услышал движение за спиной и, обернувшись, увидел, как ибн Малик поднимается на ноги. Старик улыбался, и его глаза горели мальчишеским восторгом.

— Я ждал этого всю свою жизнь, — признался он.

— Ты сможешь ее вылечить?

— Да-да, конечно, это легко, — нетерпеливо кивнул ибн Малик, и Абу Юсуф, упав на колени, заплакал, — но не сейчас. Нет, не сейчас. Тут кроется что-то важное. Мне нужно все обдумать и выработать план, стратегию.