Травма и душа. Духовно-психологический подход к человеческому развитию и его прерыванию - Дональд Калшед

В сентябре 1907 г. в Амстердаме Юнг прочитал лекцию в защиту фрейдовских идей, и Фрейд был очень благодарен ему. Он писал:

это кажется мне почти малодушием, что [Вам приходится читать лекции о моих идеях], а я тем временем вынужден бездельничать!.. Теперь, как и всегда, мне хотелось бы быть с Вами, получая удовольствие от того, что я уже не один. И если Вам нужна поддержка, то я мог бы рассказать Вам о том, как долго я был в почетном, но болезненном одиночестве, которое началось после того, как я впервые заглянул в новый мир, о равнодушии и непонимании моих самых близких друзей, о моментах отчаянья, когда казалось, что я сбился с пути. Я мог бы рассказать, как задавался вопросом, каким образом я мог бы извлечь пользу для семьи из своих заблуждений, как во мне нарастала убежденность, с которой я ухватился за толкование сновидений, как за скалу в бушующем море, как появилась спокойная уверенность, которая, в конечном итоге, наполнила меня и велела ждать, пока какой-нибудь голос из толпы незнакомых людей не ответит мне. Этот голос был Вашим.

В октябре Юнг ответил своего рода исповедью:

В двух Ваших последних письмах Вы упрекаете меня в том, что я ленюсь отвечать Вам в переписке. Конечно, мне давно следовало бы объясниться. На самом деле – и мне стоит определенных усилий это признание – я безгранично восхищаюсь Вами как человеком и как исследователем, и, пожалуйста, не думайте, что я затаил что-то против Вас. Так что «комплекс самосохранения» здесь не при чем; это, скорее, из-за того, что мое почтение к Вам носит «религиозный» характер. Хотя я и не вижу в этом для себя большой проблемы, все же это представляется мне отталкивающим и смешным, так как нельзя отрицать эротического подтекста в этом чувстве. Я ощущаю гадливость, потому что в детстве я был жертвой сексуального насилия со стороны мужчины, которым когда-то восхищался.

А через несколько дней:

Я переживаю все муки пациента в анализе, волнуясь из-за всех мыслимых страхов в связи с возможными последствиями моей исповеди.

Насколько нам известно, Фрейд не ответил прямо на юнговскую «исповедь», но высказался по поводу юнговского описания его «религиозного» отношения:

…перенос на религиозной основе – это самый катастрофический удар для меня; он может закончиться только отступничеством вследствие всеобщей человеческой тенденции продолжать делать новые слепки со старых внутренних клише. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы доказать вам, что я непригоден для того, чтобы быть объектом поклонения.

Тем не менее, образ Зигмунда Фрейда послужил центром сближения двух миров Юнга, благодаря чему его личность как «единство двойственной натуры» получила мощный импульс развития. Сотрудничество продолжалось, дружба и взаимопонимание укреплялись, несмотря на «оккультные» интересы Юнга и разочарование Фрейда в связи с его независимостью. Но затем духовный энтузиазм Юнга принял удручающе неожиданный поворот. Фрейд предложил, чтобы психоанализ ассоциировался с местным этическим братством. Он надеялся, что это защитит анализ от авторитарного подавления, которое могло начаться со стороны государства или Церкви. Юнг лишь презирал такие объединения, и в его ответном письме ярко проявилась его личность № 2:

Вы думаете, это Братство может принести какую-нибудь практическую выгоду?

Я полагаю, что у психоанализа гораздо более тонкая и сложная задача, чем альянс с этическим братством. Я думаю, что мы должны дать ему время, чтобы он проникал в людей из многих источников, чтобы он оживил у интеллектуалов восприимчивость к символу и мифу для того, чтобы стала возможной постепенная трансформация образа Христа обратно в прорицающего бога виноградной лозы, которым он был. На этом пути психоанализ может обогатиться экстатическими энергиями христианства, берущими начало в самых основаниях жизни, с одной лишь целью – сделать культ и священный миф тем, чем они были когда-то – опьяняющей радостью, когда к человеку возвращается этос и святость животных. В этом была красота и цель классической религии, которая от Бога знает, что преходящие биологические потребности становятся ничтожными. И еще, что бесконечные экстаз и слабоволие дремлют в нашей религии, ожидая момента, когда они послужат своему истинному назначению! Подлинное и действительно этическое развитие не может обойтись без христианства, должно вырасти на его почве и допеть до конца его гимн любви, агонии и экстаза над умирающим и возрождающимся богом, мистической силой лозы, удивительной антропофагией Тайной Вечери – лишь такое этическое развитие может пойти на пользу витальным силам религии.

Фрейд встревожился и ответил на это немедленно:

…в Вас бушует буря; она доходит до меня отдаленными раскатами грома… Вы не должны рассматривать меня как основателя религии. Мои намерения так далеко не заходят… Я не думал о замещении религии; эта потребность должна быть сублимирована.

Очевидно, что письмо Юнга написано в состоянии, граничащим с манией, – это классический случай того, от чего он позже предостерегает как от идентификации с архетипическим содержанием коллективного слоя психики, то есть от инфляции Эго. Юнговская «цельная натура» подталкивала его к таким идеалистическим полетам мысли, которые забавляли и тревожили его старшего наставника Фрейда.

Прошло всего два года после той беседы, тогда болезненно и окончательно разрушилось взаимопонимание между этими двумя мужчинами. Приведенные выше письма дают некоторое представление о том, как высоко было падать им обоим. Основным фактором, который довел их конфликт до точки кипения, было настойчивое желание Юнга включить религиозное и мифопоэтическое измерение в развивающуюся психоаналитическую теорию. Его последние шаги в этом направлении делались со страхом и трепетом в ожидании неодобрения Фрейда и были предприняты в рамках лекций в университете Фордэма в сентябре 1912 г. (Jung, 1912a), когда он пересмотрел теорию либидо. Юнг надеялся, что пересмотр психоанализа изнутри не будет понят как раскол, но обвинения в письмах росли как снежный ком. Фрейд начал обвинять Юнга в отыгрывании отцовского комплекса. Юнг обвинил Фрейда в неврозе. Неизбежный разрыв, наконец, наступил. В январе 1913 г. Фрейд писал: «Я предлагаю полностью отказаться от наших личных отношений. Я ничего не потеряю, нить нашей с Вами эмоциональной связи уже давно истончилась – это отсроченный эффект прошлых разочарований» (McGuire, 1974: 539).

Юнг ответил на открытке: «Я присоединяюсь к Вашему желанию отказаться от наших личных отношений, ибо в дружбе я никогда не растрачиваюсь на кого попало. Вы сами лучше знаете, что этот момент для Вас значит. „Дальше – тишина“» (McGuire, 1974: 540).

Юнг в очередной раз был раздавлен и стал «бездомным». Фрейд был для него важным «трансформационным объектом» (Bollas, 1987: 13–29), а теперь его не стало. Юнг погрузился в глубокую депрессию – его собственное «ночное морское путешествие», или некию[58]. Юнг был заметной фигурой в психоаналитическом движении в течение пяти плодотворных лет и нашел в нем профессиональную сцену для своей «цельной натуры». Он получил известность по всему миру, был президентом психоаналитического движения и воспарил над тем, что позднее он описал как «дух времени» (Jung, 2009). Но сейчас он страдал от насмешек коллег, которые презрительно критиковали его новые идеи и «духовные инновации». Юнг стал изгоем в движении, которое помог инициировать, был изгнан отцом и наставником, которого так ценил. Его жизнь разваливалась на части, и он совершенно утратил ориентиры. Он вернулся к своему одиночеству, к своим личным дневникам (которые он перестал вести в 1902 г.), к одиночеству и покинутости личности № 2, с которыми был слишком хорошо знаком еще мальчиком.

Для Юнга начался период неопределенности и дезориентации. Он с детства смутно помнил эти чувства, поэтому методично исследовал свои детские воспоминания, чтобы попытаться понять свои переживания (Jung, 1963: 173). Тогда он вспомнил о своем тайном ритуале с маленькой фигуркой, изображающей человека. Чтобы сосредоточиться на своем внутреннем поиске, Юнг обратился к некоторым неспешным играм, которыми был занят в детстве на берегу озера, строил деревеньки из камней. Эта игра из детства послужила Юнгу ритуалом входа в оставленную им мифопоэтическую область психе, так знакомую ему в его юности. Мало-помалу он начал понимать фантазии, которые возникали у него внутри. Вечерами он записывал их в черные книги, а затем постепенно переписал их в «Красную книгу».

В октябре 1913 г. Юнг оказался во власти образов своих жестоких видений и снов об апокалиптическом потопе, который обрушился на Европу, неся погибель тысячам и тысячам людей. Он видел реки крови и думал, что сходит с ума. Тогда же были повторяющиеся сновидения о страшным холоде, спускающемся из космоса посреди лета, заморозившем и погубившем всю живую зелень (Jung, 2009: 231). С верой и надеждой каждый вечер он записывал свои сновидения и фантазии, отчаянно пытаясь постичь свою регрессию в глубины бессознательного. Юнг потерял свою душу, и его страх безумия был очень силен. Он определенно замечал признаки приближения психоза в этих апокалиптических видениях.