Альтернативная история - Йен Уотсон

Ошибочно утверждение, что у нас не было плана. Мы были солдатами, вымуштрованы и знали, как воевать, а также что вся эта земля по праву принадлежит нам. Конечно, мы нуждались в припасах и, само собой, брали их, причем не больше любой другой армии. Что до всего прочего — войска всегда имеют обыкновение этим заниматься. Но слухи о кострах, в которых якобы горели изнасилованные и изуродованные тела, — досужие сплетни индийцев. В любом случае трупы так просто не горят. И Джонни никогда не желал ничего подобного. Но если такое все-таки происходило, он впадал в неистовую ярость. Подобно тому как вытапливалась в весну английская зима, красный цвет Империи на карте постепенно заменялся зеленым цветом Англии. Мы слышали, что очередной город сбросил тиранов и еще один батальон или даже целый полк перешел на сторону Англии. Вся страна будет нашей! Это казалось лишь вопросом времени. Мы мечтали, что вскоре резидент мирно сдастся охранявшей его женщин гаремной страже и можно будет спрятать наши штыки, ружья и удавки. А потом… Потом все станет как раньше, только лучше.

Но у Джонни были великие замыслы, и мы тоже в них нуждались. Он сам был нам нужен. Как странно, что мы были готовы ползать на брюхе перед такой высокородной птицей, как Джонни Спонсон, разоряя имения, подобные его родовому гнезду. Тем не менее дела обстояли именно так, и Джонни сам нам подыгрывал. Он обосновался в старом дворце Сент-Джеймс. Сказал, что в случае атаки его легче оборонять. Он не сидел на троне, который, однако, имелся в громадном зале, а вышагивал и раздавал приказы. Это был настоящий командный пункт, увешанный коврами и со множеством чудных вещей, награбленных из лондонских дворцов индийцев. Каждый раз, залезая на инкрустированную золотом башню величественного храма Ганеши, Джонни забирался чуть выше и в более шикарном одеянии. Он простирал руки к тысячам собравшихся, и на ветру развевалась красная бархатная мантия, украшенная золотом и драгоценными каменьями.

Пожалуй, я был самым давним и лучшим другом Джонни, но во всем остальном не представлял собой ничего особенного. Меня не прельщало раздавать приказания направо и налево — меня ими слишком пичкал ублюдок-папаша, а потом дерьмовые сержанты, под началом которых я служил. Недостатка в желающих приказывать не было. В той новой Англии, которую, как нам казалось, мы строили, была одна загвоздка, доставшаяся в наследство от прежнего режима, — одни люди по-прежнему приказывали другим. И все-таки Джонни не забывал обо мне: я передавал сообщения, слушал, и он просил меня быть его глазами и ушами.

Я говорил с людьми — только что прибывшими в столицу полками, выдохшимися и окровавленными, возвратившимися из похода. Я не общался с теми, кто сделался капитаном, майором или генералом, — они носили кушаки и знаки отличия замученных и убиенных ими. А обращал свои речи к простым сипаям, таким же солдатам, как я сам. И они были откровенны со мной, понятия не имея, насколько я от них отличался.

Таким образом и с помощью своего солдатского чутья я начал получать представление о том, что происходит в Англии. Порой мне даже казалось, что я понимаю происходящее куда лучше генералов Джонни или того, как оно вырисовывается на его драгоценных картах. Индийцы вместе с оставшимися верными им полками отступили, но не исчезли. Засели в крупных городах, которые мы, сипаи, окружили, но пока не собрались с силами, чтобы напасть. Например, индийцы спрятались за стенами громадной новой крепости в Дувре, в замках и бастионах вокруг Ливерпуля, Портсмута и Бристоля. В сущности, как я понимал, гребаные индийцы позаботились о том, чтобы контролировать главные порты страны, за исключением Лондона, который они сдали, потому что знали: стены города настолько стары, что защищать их будет сложно. Кроме того, они сохранили мощь своего флота, военного и торгового, который остался им верен. Мне казалось, что индийцы предвидели наш бунт почище нас самих. До меня доходили слухи о кораблях и подкреплении из Португалии задолго до того, как в это поверили.

Сперва Джонни слушал меня, но вскоре стал уделять моим словам все меньше внимания, зато сам говорил все больше и больше — Джонни оставался Джонни. Лорд всей Англии Джонни Спонсон смеялся и отплясывал на награбленных коврах и вокруг позолоченных колод полуразрушенной мебели, среди величавых гулких залов. Джонни занимался всем тем, в чем всегда был силен, его новые друзья и командующие, а также женщины соглашались с ним, рукоплескали ему, тоже смеялись и танцевали. Конечно, женщины были от него без ума — из-за ловкости его членов и оттого, кем он был, а еще потому, что мог для них сделать. При этом взгляд и улыбка Джонни стали другими. Но кому, кроме меня, было до этого дело? Кто это замечал?

Кончилась весна, и началось лето. Из крепостей выступили индийцы, к которым тем временем подоспели припасы и свежие заграничные войска. Они разбили нас у Бевдли и Оксфорда, возвращались по Северну и Темзе. Стояла страшная жара, а еды осталось мало — большинство фермеров, живших поблизости от Лондона, оставили свои хозяйства, и никому даже в голову не пришло собрать урожай. На вооружении индийской армии были магазинные винтовки, которые нам, сипаям, никогда не выдавали. Настоящее оружие против наших древних культовых реликвий. У них появились новые слоны и бронированные аэропайлы, чтобы плыть по захваченным рекам, а еще бочки с жутким греческим огнем. Нас угнетали не столько их победы, сколько наносимые ими поражения — поступательное разрушение и страшное отмщение тысячам плененных сипаев. Они привязывали нас к новым орудиям и рвали выстрелами на кусочки, ибо считали, что мы, англичане-христиане, трепещем и боимся за души, если не похоронить надлежащим образом тела. Они терзали нас крюками, жгли нас на медленном огне и скармливали воронам, уже наполовину зажаренных, но все еще живых.

К концу августа враг окружил Лондон, и великая армия сипаев, которую лорд Джонни собрал вокруг себя, спряталась за хилыми стенами. Стояла жара, и город был переполнен. Канализация не работала. От реки распространялось зловоние. Колодцы протухли. Но надежда не угасала, и танцы продолжались. По улицам частенько проносили отрубленные головы только что раскрытых коллаборационистов и индийцев, а индийские генералы караулили снаружи, за стенами города.

Помню, однажды утром я бродил по странному городу, в который превратился Лондон: храмы разграблены, дома и мосты разрушены. Теперь здесь не было ни садху, ни нищих, точнее, мы сами в них превратились. Город окутал смог пожарищ, который затмил небеса и солнечный свет. В этом странном сумраке улицы казались вымощенными самым необычным образом, словно я бродил среди нот. Под ботинками хрустели бронзовые обломки корпусов карманных часов из разграбленного магазина. Я остановился, чтобы поближе их рассмотреть, и обнаружил несколько кусочков золота. Сразу вспомнил, как мы рука об руку с Джонни возвращались из бара на Чаринг-Кросс неподалеку отсюда. Казалось, что это было совсем недавно. Теперь пива не сыщешь, даже воду раздобыть трудно. Впереди возвышалась стена Английского хранилища, на которую тогда мочился Джонни, но теперь она пестрела новыми лозунгами.

Краем глаза я заметил движение. В городе стало небезопасно, и рука сама собой метнулась к штыку, но я увидел женщину в парчовом красном сари, невысокую и, по-видимому, молоденькую. Она поманила меня. Я последовал за ней, хотя понятия не имел, что ей от меня нужно.

Вход в Английское хранилище когда-то был грандиозным. К обвалившейся арке льнули грязные статуи, которые, как я подозревал, некогда символизировали искусство или любовь. Снаружи было темно, а внутри вообще хоть глаза выколи. Такая тьма, в которой невозможно отличить нагромождение колонн от теней, гнили и брошенных вещей. Внутри чадили несколько сальных свечей, и я увидел, что Хранилище выглядело совсем так, как говорил Джонни. Некогда великолепное и грандиозное старье настолько обветшало, что им побрезговали даже вездесущие толпы грабителей. Подмоченные дождями торжественные кареты. Кровати со вздувшейся зеленой обивкой, напоминавшие распухшие трупы, плывущие вниз по течению реки. И повсюду книги. Не только расставленные по полкам, но сваленные в кучи на полу, растерявшие плавающие в лужах страницы. Даже летом здесь было влажно и воняло мочой. Если бы весь Лондон охватил пожар, Английское хранилище вряд ли бы стало хотя бы тлеть.

Женщина в некогда роскошном сари шла впереди, манила меня и все время тараторила надтреснутым голосом — несла полную околесицу, которая казалась знакомой. Поминала обрывки эпох и любовь, которой неведома смена времен, — полная чушь, но милая и ученая. Я догадался, кто эта особа, и, когда мы вошли в некое подобие заваленного обломками мебели и ржавеющими доспехами внутреннего дворика, я увидел еще много таких, как она.