Яблоки из чужого рая - Анна Берсенева

Полежав так минут десять, Сергей поднялся, проверил в кармане сигареты и, осторожно пройдя через темную переднюю комнату и сени, снова вышел на крыльцо.

Поеживаясь от ночной ноябрьской стылости – все-таки не надо было выходить, только взбодрился некстати! – он закурил, спустился с крыльца и зачем-то пошел по дорожке, тянущейся вокруг дома. Ему не лежалось, не сиделось и даже не стоялось на месте.

Сразу за углом он столкнулся с Амалией.

– Вы почему здесь бродите? – спросила та, впрочем, без особенного удивления.

– Туалет ищу, – ответил он.

– Вон там, за кустами, – показала она. – Я оттуда иду. Проводить?

– Спасибо, это я на будущее, – отказался он. – Чтобы ночью потом не искать. Мало ли, козьего молока напьюсь… А вы давно здесь живете?

– У вас сигареты есть? – вместо ответа спросила Амалия. – Дайте хоть одну, а то у меня еще вчера кончились. Я здесь родилась, – сказала она, затягиваясь сигаретой, которую – в самом деле только одну – вынула из его пачки. – С тех пор и живу. Двадцать семь лет, с перерывами разной длительности. Еще какие будут вопросы?

– Никаких, – сказал Сергей и, взяв ее за плечи, повернул к себе лицом и поцеловал.

Поцелуй был долгий – он не мог оторваться от ее пахнущих дымом губ. Широко открытые глаза Амалии были вровень с его глазами, и ему казалось, что из них, как из темных туч, сейчас ударят молнии.

Но молнии не ударили. Ни пока Сергей целовал ее, ни когда поцелуй все-таки закончился; не мог же он длиться вечно.

– Вы считаете, что слишком много заплатили за картины? – после некоторой паузы спросила она. – Хотите, чтобы я дала сдачу собой?

– Хочу, – сказал он.

Ему и в кошмарном сне не могло присниться, что он будет так разговаривать с женщиной. Но ведь и все, что с ним сейчас происходило, не могло ему присниться в кошмарном сне.

– Что ж, это справедливое желание, – усмехнулась Амалия. – Они действительно не стоят двух с половиной тысяч. Интересно, во сколько вы их все-таки оцениваете и во сколько, следовательно, оцениваете меня? Ладно, пойдемте. Надеюсь, одного раза вам будет достаточно.

– Я тоже на это надеюсь, – сказал Сергей.

Что надежда эта напрасна, он понял сразу же, как только вошел вслед за Амалией в ее комнату и увидел, как она раздевается, повернувшись к нему спиной. Бедра у нее были, пожалуй, тяжеловаты, но и это манило к ней так же, как безупречные черты ее лица и низкий насмешливый голос.

– Ну? – сказала она, оборачиваясь уже голая. – Чего вы ждете, раздевайтесь.

Сергей задернул шторы и включил торшер у кровати.

– Хотите получше разглядеть, за что заплатили? А вот на картины вы при свете даже не взглянули, – усмехнулась Амалия. – Впрочем, это неудивительно. Изучайте товар поскорее – я устала и хочу спать. Что это у вас лицо такое убитое? – поинтересовалась она. – Вы что, никогда не покупали себе женщину на ночь?

Он никогда не покупал себе женщину на ночь, но не с нею же было это обсуждать! Ее он вот именно покупал на ночь. Вернее, это она так думала, а он уже понимал, что одной ночью дело не обойдется и что на самом деле он не покупает ее, а продает ей свою душу. Именно так, с такой вот инфернальной патетикой.

Непонятно, как он это понял, да еще так мгновенно.

Пятнадцать лет Анюта была единственной его женщиной. В это трудно было поверить, но это было так. За все эти годы у Сергея ни разу не случилось ситуации, в которой он захотел бы ей изменить. И даже не то чтобы случая не было – случаев-то как раз было сколько угодно, и когда он был совсем молодым преподавателем, в которого косяками влюблялись студентки, и когда был не совсем молодым доцентом, в которого они влюблялись еще чаще, и когда стал бизнесменом и к интересу женщин лично к нему добавился интерес к его деньгам… Но, глядя на всех этих женщин, с их направленными на него разнообразными интересами, он даже одним только умом, своим внятным логическим умом, понимал: в них нет ничего такого, чего он не находил бы в жене, и не находил бы в ней гораздо ярче, горячее. А то, что он знал о ней уже не умом, а всем собою, было для него еще убедительнее.

Сергей не умел назвать то, что почувствовал в Анюте сразу же, как только ее увидел. Просто он сразу понял, что она предназначена ему. Неизвестно, кем или чем, но именно она и именно ему. Он сразу ее полюбил – так получилось.

И поэтому ему смешны были рассуждения, которые он время от времени слышал в продвинутых телепередачах или, в более простой форме, в кругу приятелей. Что секс с женой – это, конечно, хорошо, но ведь приедается, хочется чего-нибудь остренького, новенького. И вслед за этим – соображения о том, что в этом смысле лучше: завести постоянную любовницу, иметь двух-трех и время от времени их менять или просто снимать проституток.

Анюту он не только любил – он еще и всегда хотел ее. Впрочем, для него это было одно и то же, он вообще не очень понимал, что такое какой-то отдельный от сердца секс и для чего он нужен. Она была не только ласкова с ним – она зажигала его, возбуждала, горячила, в ней и внешне, при свете дня, было так много будоражащей грации, что от одного взгляда на то, как она режет хлеб или красит губы, Сергею хотелось немедленно ее раздеть.

Это было так, когда она была семнадцатилетней девочкой в толстых шерстяных колготках, и это осталось так на шестнадцатом году брака.

– У вас есть презервативы? – спросила Амалия.

– Нет, – ответил Сергей. – Я их с собой не ношу.

– Любите риск? – усмехнулась она. – Выходит, придется и мне рискнуть – у меня их тоже нет, к сожалению. Но вас могу успокоить: у меня нет также и СПИДа с сифилисом. Я недавно сдавала за деньги кровь, там проверяют. Вы что, возомнили себя Наполеоном – хотите брать женщину, не раздеваясь? – поинтересовалась она.

Сергей разделся и лег рядом с нею на этот ее убийственный диван. Ему было противно, стыдно, и он не понимал, зачем все это делает. Но это он теперь не понимал, а когда десять минут назад целовал Амалию и дышал дымом из ее губ, все ему было понятно.

И, чтобы восстановить это ощущение – чтобы, если уж делать то, что он делает, то хотя бы понимать, почему, – он стал целовать ее снова. В глазах у него тут же потемнело, он с силой сжал ее плечи и, всем телом придавив ее сверху, прижался к ее рту не губами только, но и зубами.

Она никак не отвечала ни на грубости его, ни на ласки – когда он то изо всех сил сжимал, то осторожно гладил ее грудь, когда целовал живот и, сползая по ее телу вниз, плечами раздвигал ей ноги… Она просто позволяла делать с собою все что угодно, позволяла брать себя; ему казалось, что, если бы он стал избивать ее, она позволила бы и это. После презрительной язвительности, которой она только что его обливала, эта ее безучастность почему-то не удивляла и не оскорбляла, а только возбуждала его – до дрожи, до еле сдерживаемых вскриков.