Скучный декабрь - Макс Акиньшин

него кружилась голова. Лампы в вагоне были выключены, и свет проникал только через открытые люки, в отсеке стояла полутьма. Пана бурмиша мутило от плотного казарменного запаха.

— Будешь «Перно», кавалер? — просто спросил Дюбрен и протянул руку, здороваясь. — Александр, кавалер всех дам.

Сбросив пальто и оставшись в старом бархатном костюме, пан Кулонский присел за столик. За бортом неразборчиво переговаривались праздношатающиеся солдаты, тихо шипел пар, где-то звякало железо о железо — все эти звуки гулко отдавались в броне, словно собравшиеся сидели в большой металлической бочке.

— Хорошо у вас здесь, по-домашнему, — промямлил он, и провел рукой по шевелюре, с потолка на них капало. Дюбрен извлек из-под койки бутылку и, изгнав святого отца с чаем, как Господь изгнал Адама с яблоком, устроил ее на столе.

— Угощайтесь, мсье бурмиш. Пейте, любезный, ибо вы никогда еще не пили слезы ангелов. Les larmes des anges de guérir l’âme, — высокопарно заявил он, разбавив дар Понтарлье водой из чайника. Жидкость в стакане немедленно помутнела и стала походить на грязное молоко. Осторожно попробовавший ее пан Кулонский пришел к выводу, что столь трепетно предложенный напиток, по сути, обыкновенная анисовка, которую он до войны не пил по причине фантастического похмелья и зловонной отрыжки.

— Пейте, пейте, кавалер, это душа Франции, — потребовал Дюбрен, городской голова вытянул остатки. Перспектива быть отравленным душой Франции вызывала у него уныние. Анисовая, вязко ухватившись за язык, ухнула в желудок. Он поморщился и занюхал рукавом, так как закуски предложено не было. По мнению репортера та была лишней, портящей вкус нектара. По этой причине стол в потеках грязи по углам пустовал. Муки принимаемые достойным бурмишем были сравнимы с муками от частых сеансов поэзии, которые давала его супруга пани Ядвига.

— Хороша! — вежливо закашлялся градоначальник. Он еще морщился и кряхтел, выдумывая способ отказаться от второй порции, уже налитой собутыльником, как к ним подсел кинувший шинель и рогатувку на койку ротмистр. В руках у него была колода карт.

— Ну-с, панове! — весело проговорил он и залпом выпил предложенный «Перно». Этой фразой и началась грандиозная раздача, которая, будучи записанной и переданной потомкам, поколебала бы сами устои карточной игры. Карты щелкали в ловких руках, короли стыдливо выглядывали, дамы косили глаза, а валеты падали пластом. Тузы выкладывались как какие-нибудь восьмерки. Сиятельный Тур-Ходецкий постоянно передергивал, делая это так неловко, что француз, последовательно выигравший часы ротмистра, все броневагоны и контрольные платформы, часы бурмиша Кулонского, его смушковую шапку, через пару часов все это спустил вчистую, добавив кое-что из своих вещей. Оставшись как есть, в нижней рубахе и полосатых штанах, он выразил свое недовольство.

— Мошенничаешь, жулик?! Откуда у тебя две дамы, если у меня три? — Дюбрен глянул на стол, а потом сверился с раздачей и угрожающе наклонился над ротмистром. — Думаешь, я ничего не вижу?!

— Побойся бога, миляга. Какие дамы? О чем ты? Уж если карта идет, так все жулики? — ответил тот и уронил семерку. Мсье Александр пристально глядел в прозрачные глаза броненосного конника. Время капало на них каплями конденсата с брони. Опустившаяся темень скучного декабря заставила зажечь керосиновые лампы. Атмосфера в командном отсеке бронепоезда накалилась.

— Нет, ты жульничаешь, — упорствовал репортер, тыкая в оппонента толстым пальцем. Впрочем, тыкал он не очень точно, счет бутылок тошнотворной амброзии подходил к трем. Наливали уже на глаз, разливая большей частью на стол. Карты падали в лужи. Купе было полно табачного дыма, и пан бурмиш не принимавший участия в ссоре, уже мало что понимал. Городской голова бессмысленно вращал глазами, сидя с полной колодой, в то время, когда его партнеры выясняли отношения.

— Извините, мусью, запамятовал козыря, — обратился он к Дюбрену. Так как тот отмахнулся от него, городской голова обратился к жулику ротмистру. — Уже налейте, великовельможный, а то совсем скучно стало. И ваш пан француз чего — то печалится.

В этом градоначальник ошибался, скучно как раз таки не было. И если бы пан Кулонский был в полном сознании, то мгновенно сообразил, что все дела сейчас окончатся нехорошо. Тени метались по стенам. Ксендз Крысик, наблюдающий за игрой из глухого угла, шептал молитвы. За стенкой переругивались и с грохотом грузили дрова в тендер солдаты. В общем шуме возвышался Тур-Ходецкий, так и не сменивший малинового кавалерийского околыша на рогатувке.

— На саблях, мсье! На саблях! К черту пистолеты! Вы имеете дело со шляхтичем. Только сабли! Такого оскорбления вам не простится.

Хитрый пан Станислав знал, что во всем «Генерале Довборе» имелась лишь одна сабля — его собственная. Притом, совсем не годная для пешего боя. Драться длинным оружием было сложно, а наличие лишь одного экземпляра, по его мнению, делало дуэль практически невозможной. К его большому сожалению, все эти тонкости совершенно ускользнули от внимания противника, Дюбрен предпочитал кулаки и табуретку.

— Да плевать! Все равно чем драться, жулик ты… — ревел он, потрясая руками. Репортер не то, чтобы жалел проигранного, но всегда недолюбливал жульничество. В картах он был социалистом.

— Выпьем! — влез опьяневший от слез ангелов и плотно висящего табачного дыма пан Кулонский. Не переставая сверлить друг друга взглядами, противники выпили, а потом еще выпили, для храбрости. Затем последовал тост за справедливость. А Дюбрен с издевкой предложил выпить за честность.

— За пять дам в колоде. Ну, и честь, конечно, да, Станислав?

Блистательный Тур- Ходецкий пригладил пальцами щегольские усики, и не отводя глаз от большого лица соперника

медленно выпил.

Глава 34. Cartes et потаскухи!

В конце концов, пан голова очнулся на платформе с кочергой в руке, той самой какой бездельники телеграфисты шуровали в печках командного отсека. Напротив, сжимая в руках саблю ротмистра, стоял тяжело дышащий Дюбрен. Сам Тур-Ходецкий, свесив голову между броневагоном и площадкой лежал на перроне, издавая утробные звуки.

— Отлично фехтуете, папаша, — с завистью произнес француз. — Намного лучше меня, а ведь я брал уроки у самого Гравлотта, он, кстати, мой дядя. Такое ангаже без гарды, как вы только что сделали, я вижу впервые. У кого учились?

Пан Кулонский опустил кочергу, где-то в глубине его сознания летним мотыльком билась мысль, что именно сейчас он заново родился. Звезды светили им, окрашивая снег таинственным голубым цветом. Стоявшие