«Доктор Живаго» как исторический роман - Константин Михайлович Поливанов

Christmas Star as Hommage to Blok // Alexander Blok Centennial Conference / Ed. W. N. Vickery and B. B. Sagatov. Columbus, Ohio: Slavica Publishers, 1984. P. 207–224.

Maxwell: Maxwell R. The Historical Novel in Europe, 1650–1950. Cambridge, 2009.

Mossman: Mossman E. Metaphors of History in War and Peace and Doctor Zhivago // Literature and History: Theoretical Problems and Russian Case Studies. Stanford, 1986. P. 247–262.

Nivat: Nivat G. Pasternak dans l’Oural en 1932: Souvenirs recueillis par Georges Nivat // Boris Pasternak. 1890–1960. Colloque de Cerisy-la-Salle. Paris, 1979. P. 521–522.

Peterson: Peterson R. E. Andrej Belyj and Nikolay N. Vedenjapin // Wiener Slawistischer Almanach. 1982. Bd. 9. S. 111–117.

Polivanov 2014: Polivanov K. Ethnicity and History in Boris Pasternak’s Doctor Zhivago // Russian National Myth in Transition. Tartu, 2014. P. 227–240 (= Acta Slavica Estonica VI: Studia Russica Helsingiensia et Taruensia XIV).

Sergay: Sergay T. D. «Blizhe k Suti, k Miru Bloka?»: The Mise-En-Scene of Boris Pasternak’s Hamlet and Pasternak’s Blokian-Christological Ideal // The Russian Review. 2005. Vol. 64. № 3. P. 401–421.

Struve: Struve G. Sense and Nonsense about «Doctor Zhivago» // Studies in Russian and Polish Literature. The Hague, 1962. P. 242–243.

Wilson: Wilson E. Doctor Life and his Guardian Angel // The New Yorker. 1958. November 15. P. 213–238

Witt 2000: Witt S. Creating Creation: Readings of Pasternak’s «Doktor Zivago». Stockholm, 2000.

Witt 2009: Witt S. «Nature» in Doctor Zhivago // The Life of Boris Pasternak’s Doctor Zhivago / Ed. by L. Fleishman. Stanford, 2009. P. 161–162 (= Stanford Slavic Studies. Vol. 37).

Выходные данные

Константин Поливанов

«ДОКТОР ЖИВАГО» КАК ИСТОРИЧЕСКИЙ РОМАН

Дизайнер обложки А. Смирнов

Редактор Т. Тимакова

Корректор И. Крохин

Верстка Д. Макаровский

Адрес издательства:

123104, Москва, Тверской бульвар, 13, стр. 1

тел./факс: (495) 229–91–03

e-mail: [email protected]

сайт: [nlobooks.ru]

Присоединяйтесь к нам в социальных сетях:

[Телеграм]

[VK]

[Яндекс. Дзен]

[Youtube]

Новое литературное обозрение

Примечания

1

Ю. Шатин предлагает сравнить (на наш взгляд, рискованно) пастернаковское изображение истории с деконструкцией истории М. Фуко: «значимое отсутствие исторических действующих лиц» в романе исследователь связывает с представлением о современной истории как о «механизме, преобразующем документ в памятник» [Шатин: 287].

2

Это отмечалось в работах М. Окутюрье, И. Келли, А. Лаврова и др. [Aucouturier 1963: 166–169; Kelly; Лавров 2007].

3

О враждебности к историческим фактам и о выдвижении идеологизированных мифоподобных картин времени в советской историографии и беллетристике с 1930-х годов см. [Чудакова 1995: 563–564].

4

Внимание Пастернака к Лукачу могло быть вызвано и развернувшейся дискуссией о традициях романа и принципах «историзма» в советской прозе, см. [Clark].

5

По тонкому предположению С. Витт, на пастернаковские размышления о жанре могла повлиять и работа Лукача «Рассказ или описание» о случайности и необходимости в романе, опубликованная в журнале «Литературный критик» (1936. № 8).

6

В 1936–1940 годах Пастернак несколько раз обращается к романному замыслу, связанному с «Детством Люверс» и, возможно, «Спекторским». Следы этого незавершенного и частью пропавшего романа обнаруживаются в «Докторе Живаго»; подробнее см. в комментариях Е. Б. Пастернака и Е. В. Пастернак к «Запискам Патрика» [Пастернак: III, 576–578].

7

Список можно продолжить. Заметим, что черты «романа с ключом» могут присутствовать не только в повествованиях, посвященных исключительно литературно-артистическому миру. Эта жанровая тенденция присутствует и в «Белой гвардии» М. А. Булгакова (Шполянский — В. Б. Шкловский), и в «Сестрах» А. Н. Толстого (Бессонов — Блок). Об особенностях жанра и его месте в русской литературе 1920–1930-х годов см. [Чудакова, Тоддес].

8

Ср. решительное объяснение Живаго с былыми «мальчиками», за которым следует его исчезновение. Резкая неприязнь к «бедствию среднего вкуса» и «политическому мистицизму советской интеллигенции» звучит не только в речи героя, но и в авторском повествовании [Пастернак: IV, 478–481]. Ср. позднейшее (<1957>) стихотворение «Друзья, родные, милый хлам…» [Там же: II, 265].

9

О месте отзвуков поэмы «Двенадцать» в романе Пастернака см. [Masing-Delic 1984]. Ср. [Поливанов 2006-а].

10

Это Гордон, Дудоров, Евграф, Танька Безочередева, вместе с которой в повествование возвращаются умершие: родители бельевщицы — Лара и Юрий, ее подруга и жена Дудорова Христина Орлецова.

11

О «Детстве Люверс» см.: [Йенсен 2006; Йенсен 2007; Горелик; Фарыно].

12

О соотношении прозаического текста и «Спекторского» см.: [Сергеева-Клятис 2007; Флейшман 2003: 145–184].

13

Оба стихотворения, случайно сохранившиеся в семейных бумагах, были опубликованы впервые в журнале «Новый мир» (1989. № 4); ср. [Пастернак Е. 1998: 119–120].

14

А. Г. Лебеденко — писатель, сотрудник издательства.

15

Флейшман полагает, что претензии касались концовки «Спекторского», в 1929 году завершавшегося метафорическим изображением революционного времени и, в частности, строками: «…тогда ты в крик. Я вам не шут! Насилье! / Я жил как вы. Но отзыв предрешен: / История не в том, что мы носили, / А в том, как нас пускали нагишом» [Флейшман 2003: 164]. Однако рискнем предположить, что упоминание «спуска в шахты» как картин террора может быть указанием на другие строки поэмы, связанные с террором Гражданской войны, а быть может и с гибелью царской семьи: «Там мучили, там сбрасывали в штольни, / Там измывался шахтами Урал. / Там ели хлеб, там гибли за бесценок, / Там белкою кидался в пихту кедр, / Там был зимы естественный застенок, / Валютный фонд обледенелых недр. / Там по юрам кустились перелески, / Пристреливались, брали, жгли дотла, / И подбегали к женщине в черкеске, / Оглядывавшей эту ширь с седла. / Пред ней, за ней, обходом в тыл и с флангов, / Курясь ползла гражданская война…».

16

В письме к П. Н. Медведеву за месяц до этого Пастернак писал о строфах из «Спекторского», в частности о разрушенной Москве («Кругом фураж, не дожранный морозом. / Застряв в бурана бледных челюстях, / Чернеют крупы палых паровозов / И лошадей, шарахнутых врастяг. // Пещерный век на площадях щербатых / Понурыми фигурами проныр / Напоминает города в Карпатах: / Москва — войны прощальный сувенир…» [Пастернак: II, 38]): «Я никогда не расстанусь с сознаньем, что тут и в этой