Шалопаи - Семён Александрович Данилюк

раз накануне получил он по обходным схемам крупную спонсорскую помощь от комбината – 3 тысячи налички. Но что-то помешало Павлюченку сдать деньги немедленно – сначала внеплановая командировка, потом отгул у Баулина. Перед выходными Котька «отгрыз» из отложенной пачки сотенку – в расчете покрыть недостачу к понедельнику. Но в понедельник понадобилось ещё. Оставшийся незакрытым краник потёк, и к концу недели недостача составила уже пятьсот рублей. Ещё через неделю – тысячу. Котька, конечно, превосходно понимал, что первая же сверка выявит растрату. И недостачу необходимо покрыть – чем быстрей, тем лучше. Он заметался в поисках денег.

Но именно в эти дни Баюна настигла внезапная любовь. Малиночка!

Любовь Котьки Павлюченка

Вообще-то звали её Валентина Малиночка. Но никто и никогда не называл озорную, искрящуюся заведующую отделом учащейся молодёжи по имени. В глаза и за глаза, с особым, вкусным удовольствием обращались запросто – Малиночка. В ней – несколько нескладной, с мелкими кудряшками вокруг чрезмерно удлиненного лица, зато всегда переполненной жизнью, – проступало обаяние, что завороживает и притягивает куда сильнее бездушной красивости.

Весь обком знал, что двадцатипятилетняя женщина-разведёнка в Центральную Россию перебралась из Новокузнецка по настоянию врачей, поскольку задымлённый шахтами воздух спровоцировал астму дочери.

И поначалу обнаружилось немало охотников утешить мать-одиночку. Но она умела оставаться недоступно-ровной и дружелюбной со всеми, ухитряясь отказывать, не обижая.

При первом же знакомстве с Малиночкой Котьку озарило – ОНА. Стоило ему увидеть эту девчонку, даже не увидеть ещё, а заслышать из коридора озорной голосок её, как начинало сладко ныть в паху. Он поймал себя на том, что стал торопиться на работу, в надежде встретить ЕЁ у входа.

Заспанные его глазищи оголодавшего кота бесконечно обволакивали заведующую соседним отделом. Иногда казалось, что и она искоса поглядывает на него.

Котька попытался сблизиться. Так, как теперь это понимал. Котька и прежде не утруждал себя ухаживаниями, – женщины сами льнули. А за время работы в обкоме маска «человека дела» настолько приросла к нему, что привычный в комсомоле лёгкий, скользящий флирт стал казаться чем-то непристойным.

При первом же случае сделал ей небрежное предложение встретиться за товарищеским ужином.

– За товаришеским? – уточнила Малиночка.

– Исключительно ради смычки отделов. Обсудим статистику по приёму, – изрёк Котька.

– Статистику?! Так меня ещё на свидания не приглашали! – она залилась смехом. И, разумеется, отказала.

Сморозивший глупость Павлюченок зарделся. Никогда прежде с женщинами не чувствовал он себя столь неловким.

В обкоме ВЛКСМ образовалось два центра притяжения: Малиночка и Поплагуев. Алька оставался всё тем же смешливым шалопаем. Работу в обкоме превратил в игру: дурацкую, но забавную. Всё, для других рутинное, для него становилось объектом подначек и вышучивания. Лёгкий, прикольный насмешник и выдумщик, он как бы показывал, что играет в игру, в которую вовлекает остальных. И играет в неё, пока не надоест.

Другое дело – Малиночка. Комсомольской работой она жила. И от того оживала и делалась необходимой сама эта работа. Подобно Поплагуеву, она была выдумщицей. Придумала движение – «Пионеры двадцатых – пионерам восьмидесятых». В десятках дворов находила заинтересованных стариков, в домоуправлениях пробивала ремонты подвалов под красный уголок, и детвора по вечерам неслась в оборудованные помещения, где пенсионеры из мастеровитых вели кружки и секции.

Никто не подгонял её, сама находила, преодолевала, создавала. От внутреннего огня её согревались все, кто рядом.

– Малиночка! – говорили ей. – Остановись или упадёшь на ходу. Сколько можно? В сутках столько часов не предусмотрено, сколько ты работаешь.

– А я секрет знаю, – весело отвечала она. И уже тихонько, на ушко сообщала. – Надо жить тем, что делаешь, и тогда работать вовсе не придётся.

Рутинные смотры художественной самодеятельности, конкурсы профессионального мастерства она ухитрялась превратить в карнавальные действа. Потому Малиночку искренне любили в подшефных школах.

Но что удивительней – любили ее и в обкоме. Циничных аппаратчиков она подкупала своей милой непосредственностью, даже наивной увлеченностью тем, чем занималась. Рядом с ней самые прожжённые карьеристы будто вспоминали себя прежних. Тех, какими были в детстве.

Время от времени Малиночка забегала в отдел рабочей и сельской молодёжи за согласованиями. Приходов её Котька ждал с нетерпением. Готовился удивить чем-то необыкновенным. Репетировал ударные фразы. Но всякий раз при виде её язык сам собою будто завязывался бантиком и принимался нести какую-то аппаратную околесицу.

Как-то заскочила, когда он копался в сейфе. Зазвонил телефон. Трубку сняла Малиночка. Выслушала. Загородив мембрану, фыркнула.

– Из Удомельского райкома звонят – насчёт перестройки. Спрашивают, не появилось ли директивы или установки, как именно надлежит перестраиваться.

С лукавым лицом передала трубку Павлюченку.

– Понятия не имею, – не меняя выражения лица, буркнул в телефон Котька. – Но если не перестроитесь – накажем.

Бросил трубку. Усмехнулся.

– Директив им не хватает. Вон их сколько накопилось, – он похлопал по папке. – Голову поднять некогда. И в каждой будто мина заложена. Не знаешь, на какой подорвёшься. Терпеть ненавижу руководить.

– Так чего ж согласился?

– Попробуй откажись. Больше не предложат.

За годы комсомольской работы Павлюченок научился шутить с абсолютно серьезным лицом – острил вскользь, словно сам не замечая. После подобных шуток обычно следовал понимающий смех.

Малиночка не засмеялась.

– Несчастный ты! – посочувствовала она. От неожиданности Котька замер.

– Ты всерьёз меня жалеешь?

– Конечно. Жить не со сердцу, – что может быть хуже?

В кабинет, без стука, ворвался Поплагуев.

– Малиночка! – ухватил он её за талию. – Ты чего Котьку моего не любишь? Он по тебе сохнет, скоро вовсе исчахнет… Если тебе завотделом потерять не жалко, так мужика хоть пожалей. – Склонился к ушку: – От таких переживаний импотенция может случиться. После сама спохватишься, ан – поздно будет.

– А кто тебе сказал, что не люблю? – прошелестела Малиночка, выскальзывая в коридор.

– Чудо девка, – оценил Алька. – И фамилия вкусная, и сама живёт по кайфу. Ты б пригляделся, пока не увели.

– Больно бойка, – буркнул Павлюченок.

Алька рассердился:

– Вот и уведут, пока ты тут нюню начальственную демонстрируешь. Дурень, она ж сама на тебя неровно дышит.

– Да ты! Трепло… – не поверил Котька.

Шло подведение итогов соцсоревнования за квартал. Рутинное, как все подобные мероприятия. Павлюченок, дабы занять себя, придвинул блокнот и принялся что-то энергично черкать, придав лицу, как обычно, деловитое выражение.

Заинтригованная Малиночка попыталась заглянуть в блокнот соседа.

Котька отгородился локтем. Сам понял, что выглядит смешным. Решившись, вырвал из блокнота крамольный листок и положил его перед соседкой.

Валентина глянула и едва удержалась, чтоб не прыснуть. Павлюченок рисовал. И оказывается, – вполне себе здорово. На листе бумаги шагал пионерский отряд. С горнами и развевающимися галстуками маршировали пионеры в сторону кипящего котла, а по бокам – с вилами наперевес конвоировали их чертики с комсомольскими значками на груди. Один из чертей вышел похожим на самого Павлюченка. Пионеров же вела пионервожатая с завитушками под Малиночку.

– Держи, – буркнул он. – Покажи Первому. Может, выгонит, наконец. И мне польза, и ты разом избавишься от невдалого ухажёра.

– Класс! – оценила Малиночка. Она быстро