Шалопаи - Семён Александрович Данилюк

приёмы готовились на уровне, организация банкетов и саун брались под особый контроль, их проведение поручалось «правильным» комсомолкам.

Так создаётся репутация.

Перед суровым завом трепетали даже собственные сотрудники.

Лишь с единственным человеком в обкоме Котька оставался самим собой, да и то наедине, – с Олегом Поплагуевым.

Между заведующим отделом рабочей и сельской молодёжи и директором Центра научно-технического творчества молодёжи (НТТМ) установилась особая доверительность двух циников, совместно ввязавшихся в сомнительное, но сулящее выгоды предприятие.

Правда, циничность у них оказалась разного замеса. Овладевший чиновничьим новоязом, Павлюченок любил порассуждать о преимуществах сплоченной команды, каждый член которой ради общей выгоды должен безоговорочно смотреть в рот лидеру.

У Поплагуева то же самое получалось куда лаконичней: «От кого сосешь, у того и сосешь».

Котька завидовал Поплагуеву. Кругом закипала, бурлила, рождалась новая жизнь. И Алька Поплагуев со своим НТТМ оказался на стремнине её. В новую, незнакомую деятельность погрузился азартно. Подхватил входящий в обиход бизнес: импорт и перепродажу компьютеров. За счёт таможенных льгот, прописанных для комсомольских кооператоров, опережал конкурентов. Вовсю пошли бартерные операции. А вскоре вообще додумался до невиданного заработка. Лимит на фонд зарплаты в институтах! Каждому учреждению в Союзе, в том числе институтам, устанавливался этот лимит. То есть можно заключать с предприятиями договоры на проведение научных исследований. Но выдать полученные деньги как зарплату невозможно. А НТТМ, имеющим собственный расчётный счет, очень даже возможно. Поплагуеву посыпались предложения на оформление хоздоговорных работ через молодёжный центр. Деньги текли к нему со всех сторон. Правда, и тратил не жалея. Организовал неформальный молодёжный клуб «Благородные доны», где устраивал фестивали бардовской песни, вечера поэзии. Сам выплачивал гонорары.

Популярными сделались и городские дискотеки «Юность в огне», на которые приглашались джазовые группы из Москвы и Питера. Попасть на них среди молодёжи считалось запредельной удачей.

При участии графа Мещерского на турбазе «Лисицкий бор» организовал «Колдовские рассветы». На волжских берегах стали лагерем десятки рок-групп. Параллельно была проведена выставка художественного авангарда.

Всё это выглядело эпатажно и вызывающе. И не могло не вызвать противодействия.

Местный райком комсомола, от организации «Колдовского фестиваля» отстранённый, составил докладную в верха: «Главная цель фестиваля – популяризация лучших образцов отечественной рок-музыки. Однако организаторы, пользусь бесконтрольностью, пригласили некоторые скандальные рок-группы, чьё участие превратило молодёжное мероприятие в демонстрацию моральной распущенности и идейной незрелости. Это стало возможным потому, что к постановке фестиваля не был привлечён комсомольский актив района».

Подкатили, откуда ни возьмись, и тяжёлую артиллерию. По молодёжным ансамблям с трибуны Союза писателей вдруг выпалил Сергей Михалков: «Пресловутые ансамбли – зараза, нравственный СПИД, средство одурманивания молодых людей, почва, на которой может расти всё что угодно, – от наркомании до проституции, до измены Родине».

После чего ЦК комсомола предложил обкому дать оценку допущенным перегибам.

Но Девятьяров оказался неожиданно гибок. Умудрённый аппаратчик не отреагировал ни на кляузу, ни на брань в прессе, ни даже на ругань Михалкова. Больше того, – проигнорировал требование ЦК о наказании виновного. И оказался провидцем.

Молодёжные «тусовки», проводившиеся под крылом обкома комсомола, добавляли авторитета руководству обкома, а лично первый секретарь заработал среди молодёжи области репутацию «крутого» перестройщика.

Когда на следующий год «Колдовской рок-фестиваль» был объявлен ежегодным – с приглашением молодёжных групп со всего Союза, открыл фестиваль лично первый секретарь обкома комсомола.

Предстояли выборы в горисполком. И в преддверии выборов для Девятьярова стало важным то, чем ни мало не интересовался прежде, – людские симпатии, и прежде всего, конечно, молодежи. Безгласные массы стали вдруг электоратом. В обиход входило словечко рейтинг. Уровень популярности. И популярность эту секретарю обкома комсомола столбил Поплагуев.

Ни от кого не зависел Алька Поплагуев, ни перед кем не заискивал. Формально подчинялся Робику Баулину как руководителю Координационного совета НТТМ. Но и у Баулина хватало ума не досаждать ему мелочной опекой – никто не приносил в обкомовскую кассу столько денег, сколько гораздый на выдумки Поплагуев.

А вот сам Котька ощущал себя на отшибе, на отмели. От бестолковой, бесцельной суеты его мутило.

– Что-то пальцы трусятся, – жаловался он при встречах Альке.

– Тебе бы не похмеляться. И всё нормализуется, – подмигивал тот.

– Единственное средство от похмелья – не пить накануне. Но уж очень дорогое, – отшучивался Котька – в прежней скользящей манере.

– Потому что живёшь на цыпочках, – напирал Поплагуев. – Сколько уж говорили, – кончай жить чужой жизнью. Не в кайф комсомол, так уйди, наконец. Положи Девьятьярову заявление и – с пионерским приветом! Охотников на твоё место – отбоя не будет. Вернёшься на комбинат, восстановишься в аспирантуре.

– Да, хорошо бы, – соглашался Котька. Вспоминал неулыбчивого первого секретаря, сейф с заветной папочкой и пугался.

– Тебе легко говорить. Вишь как повезло. А у меня шаг влево, шаг вправо – побег. Но – дай срок!

Алька отступался. Он давно увидел то, чего не замечали остальные: у грозного комсомольского функционера налицо был полный паралич воли.

Не было отдушины и после работы. Дома Котьку встречала опостылевшая Сонечка. Любви к ней не было никогда. Страсть выветрилась, будто одеколон из пролитого флакона. К тому же природная склонность к полноте брала своё. В Сонечкиной фигуре по-прежнему не было недостатков. Но появились излишества.

Всякий раз, перепив, Павлюченок объявлял жене, что отныне она его недостойна, и с криками и плачем выставлял к матери. Ехал в открывшийся, первый в городе ночной клуб. Там же, в гостинице «Берёзовая роща», снимал штабной номер-люкс и обмывал освобождение от семейной жизни, как День Победы. Чаще всего вместе с наперстником и собутыльником Алькой Поплагуевым. Люкс не пустовал. Барменши, официантки, первые по стране «банщицы» привечали щедрого и любвеобильного Баюна.

Дня через три-четыре, перебродив, погружался в сомнение. Покупал цветы и конфеты, звонил в дверь тёщиной квартиры, устраивался на подоконнике и ждал. Через полчаса дверь открывалась, и семейство переезжало обратно.

– Что тебя всё мотает? Развёлся б уж разом, – сетовал Поплагуев.

– Ништяк! Еще годик-другой потерплю. Парня на ноги малёк поставлю и – тогда уж будь спок! – потрясал кулаком Котька.

Правда, с полгода назад Девятьяров, как обещал, выделил семейству Павлюченков двухкомнатную квартиру от обкома. Но и новая квартира оказалась не в радость. Напротив, принесла свежую головную боль. Отныне Сонечка целые дни проводила в мебельных салонах и в комиссионных магазинах – в поисках мебели и антиквариата. По вечерам спешила обрушить на мужа планы, расценки, расчёты. Котькины зарплата, аванс, премии оказались расписаны наперёд под канапе, «стенки» и фарфоровых слоников… Всякая копейка учитывалась в цепкой Сонечкиной памяти.

А значит, потребовались иные, неизвестные жене источники.

Управление делами особо ценило в сотрудниках умение добыть «привлечёнку». Под заковыристым словцом понималось «выцыганивание» денег у предприятий. «Привлечённые» средства, как и все остальные, передавались в Управление делами. И уже оттуда распределялись под утверждённые мероприятия. В этом отношении выходец из «Химволокна» Павлюченок был у руководства на особом счету.

Как