Гордость и предубеждение - Джейн Остин

Безымянная подруга миссис Митфорд, посещавшая Джейн Остин за два года до смерти, заявляет в 1815 году, что Джейн «превратилась в застывший, молчаливый, перпендикулярный образчик „счастливого безбрачия“ и что до той поры, пока „Гордость и предубеждение“ не открыли всем, какой драгоценный алмаз скрывается в этом жестком футляре, в обществе на нее обращали не больше внимания, чем на кочергу, или на каминную решетку, или на любой другой тонкий и прямой предмет из дерева или железа, который мирно стоит себе в своем углу. Сейчас все изменилось, это все та же кочерга, но как все боятся этой кочерги! Сознаюсь, что такая молчаливая наблюдательность устрашает, — острослов, который в обществе слова не проронит, но зато так умеет обрисовать характеры, это действительно ужасно!»[7] В приведенных словах звучит личная, недоброжелательная нота, — последние строки, пожалуй, все объясняют.

Это мнение оспаривает сэр С. Э. Бриджес, брат близкого друга Джейн Остин миссис Лефрой: «В те годы, когда я был знаком с Джейн Остин, я и не подозревал, что она пишет. Глядя на нее, я понимал, что она привлекательна и хороша собой, тонка и изящна, только щеки ее, пожалуй, несколько слишком круглы».[8] Единственный достоверный портрет писательницы, сделанный Кассандрой Остин в ранней юности, вполне отвечает этому описанию.[9]

Интересно стихотворное послание, принадлежащее, как полагают, юному племяннику Джейн Остин, Джеймсу Эдварду (род. в 1798 году). Оно записано, по-видимому, незадолго до публикации «Гордости и предубеждения» в 1813 году и посвящено «Мисс Джейн Остин, прославленному автору „Разума и чувства“».

Юный автор восхищается писательницей, соединившей два столь противоречивых начала — «чувство, любимицу стерновской музы» и «тонкий, отточенный разум».[10] Чтение любого романа Джейн Остин утверждает нас в этой мысли. В самом деле, только тот, кто сам испытал борьбу этих противоречивых начал, мог так верно их изобразить. Здесь снова приходится пожалеть о том, что в нашем распоряжении нет писем Джейн к Кассандре — в частности, тех, которые могли бы пролить свет на единственную привязанность Джейн. О ней нам известно очень немного; мы даже не знаем имени молодого человека. Внезапная смерть лишила Джейн надежды на счастье. Впоследствии она отвергла несколько предложений и так же, как Кассандра, посвятила себя семье.[11]

Остины были бедны. Они не держали слуг; лишь время от времени приходила деревенская девушка, чтобы помочь по хозяйству. Миссис Остин коптила окорока, варила мед и пиво; Кассандра готовила; Джейн обшивала всю семью.

В юности Джейн любила балы, танцы, веселье; прекрасно играла в мяч. Любовь к театру она сохранила на всю жизнь. Она обладала незаурядной выдержкой и сильными чувствами. По семейному преданию, когда Джейн услышала о решении покинуть Стивентон, где прошли ее детство и юность, она упала в обморок.[12] В юности, узнав, что сестре ее матери грозит тюрьма по обвинению в мелком воровстве (биографы предполагают, что она стала жертвой шантажа), Джейн вместе с Кассандрой решили разделить с ней заключение. Друзья и родные вспоминают, что никогда не слышали от нее ни слова жалобы. Она умерла мучительной смертью. Единственная фраза, которой она себя выдала, была: «Боже, дай мне терпения! Молитесь за меня!».

Братья Остин, не склонные к незаслуженным панегирикам и восторгам, по свидетельству современников, «гордились сестрой и нежно любили ее; они ценили в ней ее таланты, добродетели и редкое очарование; каждому хотелось видеть в дочерях или племянницах сходство со своей милой Джейн, равной которой они, впрочем, и не надеялись найти».[13]

Из этих противоречивых и отрывочных отзывов встает образ Джейн Остин, какой ее знали в жизни, — очаровательная, но сдержанная, открытая с друзьями и родными, застенчивая и молчаливая с чужими; в кругу семьи ее обожают, в обществе боятся ее наблюдательности и остроумия. Читая ее романы, убеждаешься в верности этих предположений — Джейн Остин бывает и весела, и непосредственна, и очаровательна, но она может быть и «несгибаема», и «перпендикулярна».

Несколько больше известно нам о литературных склонностях Джейн. Отец ее был человеком академического склада ума. Он сам обучал своих детей и брал учеников в дом, — семья была большая, и на скромное приходское жалованье прожить было трудно. Джейн и Кассандра, правда, были посланы в школу в Рединге, но они вернулись, не пробыв там и года.

В семье много читали — не только во время уроков, но и собравшись по вечерам у камина в гостиной. Читали большей частью книги солидные и поучительные — Сэмюэля Джонсона в изложении его биографа Босвелла (Джонсона Джейн особенно любила, и уже взрослой называла «мой милый доктор Джонсон»), проповеди и богословские труды, «Историю Англии» Голдсмита, «Историю» Хьюма, многочисленные мемуары. Из романистов Джейн любила Ричардсона, Филдинга, Стерна, Марию Эджуорт, Фрэнсис Берни; из поэтов — Каупера, Попа, Томсона, Грея, Крабба. О последнем она как-то сказала, шутя, что он единственный человек, за которого она могла бы выйти замуж.

Она хорошо знала Шекспира, в ее библиотеке был «Вертер» Гете и некоторые другие переводные романы. Возможно, что благодаря Элайзе она знала и французов. Высказывалось предположение, что она могла читать Мариво, мадам де Севиньи, Лабрюйера, Ларошфуко. На мысль эту наводят отточенность и афористичность ее стиля, а также трезвый скепсис ее наблюдений. Интересно сопоставление с Ларошфуко, которое делает Ричард Олдингтон. Он приводит выдержку из главы XIV «Нортенгерского аббатства» и сравнивает ее с известной максимой Ларошфуко. Вот эта выдержка: «Там, где хотят добиться привязанности, следует бояться знаний. Обладать знаниями и хорошо развитым умом значит лишиться возможности льстить тщеславию своих близких; разумный человек всегда старается избежать этого. Женщина, в особенности если ей случится, к несчастью, что-то знать, должна сделать все, чтобы скрыть это».[14]

Конечно, Джейн Остин читала и романтиков, но они навсегда остались для нее закрытой книгой. «Не сердись, что я начинаю еще одно письмо к тебе, — пишет она в 1814 году Кассандре. — Я прочитала „Корсара“, починила нижнюю юбку, и теперь мне решительно нечего делать».[15]

К Вальтеру Скотту Джейн Остин относилась с глубоким уважением, хотя, безусловно, как романист он был гораздо ближе ей, чем как поэт. «По какому праву Вальтер Скотт пишет романы, к тому же еще и хорошие? — восклицает она в письме к Кассандре, прикрываясь, как всегда, шуткой. — Это несправедливо. Ему достаточно должно быть славы и доходов как поэту. К чему лишать людей последнего куска хлеба? Мне он не нравится, и Уэверли мне не понравится, — я это твердо решила и не намерена отступиться от своего решения. Боюсь только, что мне придется это сделать».[16]

В последнем ее романе «Убеждение» мы находим следующее описание беседы между безутешным капитаном Бенвиком, потерявшим свою возлюбленную, и героиней — Энн Эллиот: «И наконец, он коснулся поэзии, ее расцвета в наши дни… и попытался решить, следует ли отдать пальму первенства „Мармиону“ или „Деве озера“ и каковы достоинства „Абидосской невесты“ и „Гяура“, и, пуще всего, как нужно произносить это последнее слово, показав себя таким знатоком всех нежнейших песен первого поэта и страстных описаний безнадежного страдания второго, с таким трепетным волнением повторяя те строки, в которых фигурировали то разбитое сердце, то повредившийся от душевной боли рассудок…, что она рискнула выразить надежду, что он не всегда читает одну лишь поэзию, добавив, что, по ее мнению, несчастье заключается в том, что наслаждение ею теми, кто способен наслаждаться ею полностью и до конца, редко проходит для них безнаказанно».[17] Устами Энн здесь, конечно, говорит сама Джейн Остин, и, как всегда в ее произведениях, важно не только то, что́ она говорит, но и то, как она это говорит.

Еще более чужд ей был готический роман, и хоть она и относилась не без уважения к Анне Радклифф, последователей ее она высмеивала с удивительной веселостью и меткостью. «Нортенгерское аббатство», в частности, пародирует приемы этой школы.

Писать Джейн Остин начала очень рано. От первых, незавершенных опытов она с удивительной быстротой перешла к созданию зрелых произведений. При жизни писательницы были опубликованы четыре ее романа — «Разум и чувство» (1811), «Гордость и предубеждение» (1813), «Мэнсфилд Парк» (1814) и «Эмма» (1816). В 1818 году посмертным изданием вышли «Нортенгерское аббатство» и «Убеждение» (даты публикаций не совпадают с датами работы над романами). Все первые издания вышли без имени автора. В том обществе, в котором жила Джейн Остин, считалось неприличным, чтобы женщины писали романы. Она довольно долго скрывала свое авторство; многие из ее друзей и не подозревали того, что она пишет. Писала Джейн Остин на небольших листках почтовой бумаги — если бы кто-нибудь неожиданно вошел, их легко можно было бы спрятать или прикрыть. Дверь в холле скрипела, но Джейн не позволяла ее исправить, вероятно, потому, что скрип двери предупреждал о приходе гостей.