Воспоминания о русской службе - Альфред Кейзерлинг

Мы бросили в котел еще пригоршню своей соли, но при всей наваристости кровяной суп нам не очень понравился, хотя из вежливости пришлось есть. Пока суп варился, на угольях жарили надетые на палочки длинные полосы мяса. Было его так много, что вполне хватило бы на два-три десятка людей, однако за час-другой и суп, и мясо исчезли в желудках наших орочонов, причем и подростки съели втрое больше, чем мог бы съесть европеец. В трапезе участвовали и лайки, которым отдали требуху. Собаки были поистине членами семьи и очень дружили с ребятишками, а на привязь их посадили только из-за нас, чужаков. Собаки эти использовались в охоте на крупного зверя, когда преследовали подранка, т. е. шли по кровавому следу, и для облаивания мелкого пушного зверья, особенно белки, а зимой — чтобы отыскать медвежью берлогу и поднять ее обитателя.

Нам тоже поднесли обжаренное, но еще достаточно сырое мясо, и хозяйка хотела было своим ножом снять его с палочки. А раньше я видел, как она этим же ножом давила вшей. Теперь женщина, должно быть, что-то прочла в моих глазах и остановилась, хотя едва ли угадала мои подлинные мысли, совершенно ей чуждые. Отложив свой нож, она взяла мой, видимо решив, что он острее и лучше. Поскольку у меня было с собой несколько таких финских ножей, я на прощание подарил ей один из них, чему она несказанно обрадовалась.

Другим женщинам мы подарили несколько килограммов соли, стеклянные бусы и яркие ленты, а мужчинам — порох и табак. У нас, конечно, был с собою ром и коньяк, но спиртного мы орочонам не дали — алкоголь для них отрава. Стоит им его отведать, как их энергия и моральная сила ломаются. Бурятскую араку, т. е. молочную водку, они не готовят, оленье молоко для этого не годится, кумыс, в больших количествах хмельной, тоже не делают. Зато у орочонов в ходу пьяный напиток из мухоморов, настоянных на младенческой моче, — он якобы поднимает им настроение и возбуждает фантазию. Нам тоже предлагали отведать, но ни у нас, ни у проводников охоты не было. Орочоны пили этот напиток, съевши огромное количество мяса и рассевшись затем у костра.

Приподнятое настроение выражалось у них в своеобразных песнях без рифмы да, собственно, и без смысла, просто каждый сам по себе невнятно рассказывал, что видел и думал. Они как бы грезили вслух, но это определенно было выражение удовольствия, так как вообще орочоны очень молчаливы.

Остатки сырого мяса нарезали тонкими полосками, нанизали на нитку и повесили вялиться на воздухе в листве дерева. Потом их сложат в кожаный мешок и опять подвесят на дерево. Мешок этот сплетен из ремешков и пропускает воздух. Обычно львиная доля мяса съедается прямо на том месте, где добыта дичь и куда перебирается весь род. После обильной трапезы орочоны дня три-четыре вообще не едят. Крупного сохатого хватало на 10–12 дней, вяленое мясо служило резервом на время перехода к тому месту, где будет добыт очередной зверь. Так что их кочевки целиком ориентированы на охотничьи успехи мужчин.

Как сытые животные, наши хозяева после обильной трапезы хотели расположиться в чумах на отдых, чтобы переварить съеденное, поэтому мы сказали, что провожатые нам не нужны, и пораньше двинулись к себе в лагерь. Мы уговорились, что наутро с рассветом старик с одним из сыновей и тремя оленями заедут за нами и короткой дорогой, незнакомой нашим проводникам, проведут к небольшому поселку Верхняя Ангара. Поскольку едой родичи были обеспечены, мужчины могли на некоторое время отлучиться, чтобы отнести пушнину нынешнего года «благодетелю», который арендовал тоню у впадения Верхней Ангары в Байкал, а заодно торговал и мог дать им в кредит товаров.

ВЕРХНЯЯ АНГАРА. ВОЗВРАЩЕНИЕ В ПЕТЕРБУРГ

Тропы, которыми нас вели орочоны, были для наших лошадей, при всей их выучке, почти непроходимы. Нам пришлось перевалить через водораздел, а грунт на высоте перевала оказался топким, усеянным валунами, так что передвигаться можно было, только перепрыгивая с камня на камень. Стоило лошади оступиться, и она проваливалась по грудь в моховое болото. Пеший здесь и вовсе бы не прошел.

Олени бежали проворнее лошадей, и старик предложил мне для перехода через перевал сесть на его могучего оленя. Седло — маленькая костяная стойка на меховой подушке — крепилось ремнями к плечам животного, вторую подушку клали поверх, как сиденье. Стремена были такие короткие, что сидеть в седле приходилось скорчившись. Для меня орочонское седло оказалось мало, мое же казачье седло — велико для оленя, поэтому к плечам животного привязали связку шкур, на которой я и устроился. Поскольку шкура у северного оленя подвижна и как бы скользит туда-сюда, во время езды невозможно найти опору в шенкелях{78}, и оттого чувствуешь себя очень неуверенно. Даже с поводьями в руках человек все равно не правит, а полностью полагается на оленя, который всегда находит, где пройти.

К счастью, протяженность трудного перевала составляла лишь несколько километров, дальше шли более проходимые распадки, где земля не оттаяла. Благодаря орочонам мы значительно сократили дорогу и прибыли в Верхнюю Ангару не через пять дней, а уже вечером второго дня. Конец лета и начало осени — лучшее время года, чтобы проникнуть в тайгу забайкальских гор, ведь погода в эту пору всегда солнечная, но притом прохладная, и гнус докучает куда меньше, чем в разгар лета. Был конец августа, и мы рассчитывали, что прекрасная осенняя погода простоит еще несколько недель. Однако внезапно налетел ледяной норд-ост, не затихавший три дня и закончившийся снежной бурей. Это был надежный знак, что осень идет к концу и зима наступит раньше обычного, поэтому я решил пока прервать свою научную экспедицию к орочонам и спешно двинуться в обратный путь.

С величайшими трудностями, рискуя собственной жизнью и жизнью проводников, я сумел в скором времени выбраться из тайги, но в Сретенске на последний пароход мы опоздали, пришлось дожидаться в Чите, пока реки станут, а затем продолжить путешествие в санях.

Когда незадолго до Рождества я добрался до Хабаровска, там уже вовсю шла подготовка к встрече цесаревича, о поездке которого через нашу область я уже рассказал выше. Участвуя в этой подготовке, я одновременно занимался путевыми отчетами для барона Корфа. К моему удовольствию, он составил себе вполне четкую картину административных, культурных и хозяйственных обстоятельств бурятских народов и теперь мог окончательно отклонить не вызывавший у него симпатии проект губернатора Хорошхина и воспрепятствовать нарушению прав, дарованных бурятам императрицей Екатериной. Цесаревич лично сообщил бурятским тайшам это отрадное решение, когда они прощались с ним в Лиственничном. Этот милостивый акт очень способствовал укреплению их верности и преданности Белому царю, как в Азии называли российского императора. Чуткое отношение престолонаследника к забайкальским язычникам-бурятам и их верованиям православные фанатики истолковали впоследствии как причину гибели империи и его самого. Он-де прогневил Господа, когда оставил эти народы в язычестве и даже позволил чтить себя как божество, присутствуя в Агинском дацане на их богослужении.