Воспоминания о русской службе - Альфред Кейзерлинг

Сотня, а то и больше каяков цепью, на расстоянии шагов ста друг от друга, вышли в открытое море, туда, где предположительно находился калан. Обнаружили его примерно в морской миле от берега. Первый, кто его заметил, выплыл из ряда, направился к зверю и у того места, где он появился, поднял весло. Затем все остальные каяки широким кольцом окружили это место. Поскольку калан не может долго находиться под водой, он скоро опять всплыл, на сей раз за пределами кольца. Его заметил другой охотник, который действовал точь-в-точь как первый, и так продолжалось, пока калан не очутился в кольце каяков; от страха животное все чаще ныряет и все быстрее всплывает, чтобы набрать воздуху. Потому и замечают его все чаще, и кольцо каяков сжимается. Как только расстояние позволяет, начинается стрельба, но не по цели — лучник стреляет в воздух, рассчитывая поразить жертву сверху. С большой сноровкой калана таким вот образом осыпают стрелами. Если одна из них попадает в животное, наконечник, застрявший в шкуре, отделяется от древка, калан ныряет, но древко плавает на поверхности, так как жилой прикреплено к наконечнику. Калан бьет по древку, ломает его, но в итоге все эти обломки, прикрепленные к жиле, плавают сверху. Одна за другой стрелы вонзаются в калана, он их ломает, но освободиться не может, они все больше затрудняют ныряние и, в конце концов, делают невозможным. Наконец один из охотников подплывает и убивает животное ударом весла по носу.

Убитого калана кладут поперек нескольких каяков, все охотники собираются и выясняют, кто же лучший охотник. Тут тоже действуют особые правила. Калана присуждают тому, чей наконечник сидит в определенном месте шкуры, а вовсе не тому, кто добил зверя. Это весьма любопытно, ведь ни одна стрела не наносит животному смертельной раны, более того — ни одна рана не может и не должна кровоточить. Но, по старинному обычаю, стрелок, попавший в это место, считается добытчиком. Кстати, ему достается только почет, доля же в добыче ничуть не возрастает, ибо добыча — собственность всех участников охоты. Поскольку все стрелы были маркированы, счастливца нашли быстро, и лодки с триумфом вернулись на остров. Удивительно красивое зрелище — впереди каяк с добытым каланом, исчерна-коричневым, серебрящимся белыми волосками, за ним и вокруг пляшут на волнах другие каяки, а в них охотники, в своих серо-белых перьях похожие на огромных морских птиц.

Шкура этого калана оказалась на редкость красивой, барон Корф купил ее, но не за установленные 350, а за 500 рублей серебром. На соседнем Медном острове в фактории компании было еще пять ранее добытых шкур, которые правительство пока не выставляло на продажу. Мы хотели приобрести три из них, но, увы, сильное волнение не позволило нам причалить к острову.

Обратное плавание выдалось холодным, штормовым и длилось почти целую неделю. После недолгой остановки во Владивостоке мы выехали в Хабаровск.

В том же году я снова отправился в Забайкалье, чтобы продолжить изучение жизни коренных народов.

СЕЛЕНГИНСКАЯ И БАРГУЗИНСКАЯ ДУМЫ

На этот раз я поехал к бурятам селенгинской и Баргузинской дум, которые кочевали или жили оседло между озером Байкал и монгольской границей.

Вдоль по Селенге расположены станицы Селенгинско-го казачьего войска. Это войско, куда входили и некоторые из оседлых бурят, совместно с частями Амурского казачьего войска несло охрану российской границы. В совокупности они составляли армию численностью 160 тысяч человек. Кроме того, селенгинские казаки предоставляли охрану для каторжных тюрем. В станицах занимались земледелием и скотоводством, однако ж главным источником доходов было рыболовство. Озеро Байкал и реки его бассейна чрезвычайно богаты рыбой, которая в Сибири заменяет селедку, — омулем.

Оттуда я поехал дальше на север, в баргузинскую степную думу, последнюю из тех, что мне надлежало посетить. Жизнь тамошних бурят не слишком отличается от жизни бурят агинских. Только у них большую роль играет и рыболовство, а в северных районах их территории, где начинается таежная зона, еще и охота. Это чисто кочевой народ, особенно славящийся своими лошадьми.

С севера и с востока баргузинская область окружена почти непроходимыми горами и тайгой, которые образуют охотничьи территории орочонов и прорезаны бесчисленными большими и малыми реками системы Витима и Верхней Ангары. Эти реки и их долины, очень богатые золотом, уже тогда привлекали множество золотоискателей. Но добраться до них было так трудно, что в то время, когда я навестил охотничьи территории орочонов, там существовали только мелкие разрозненные прииски. Позднее они стали богатейшими золотодобывающими предприятиями Сибири. Чтобы доставить в глубину этих дебрей провиант и необходимое оборудование, требовались выносливые, особо обученные лошади. Специальностью баргузинских бурят как раз и было разведение и обучение экспедиционных лошадей, отличавшихся просто невероятной выносливостью, непритязательностью и ловкостью. Ни цирк, ни конный конкур не требуют от лошадей такой храбрости, силы и проворства, какие баргузинский бурят полагает естественными для своей лошади. Если животное не отвечало этим требованиям, его забивали. Обучение лошади обычно занимает 5–6 лет, сначала четырехлеток просто сопровождает экспедицию, потом проверяется на предмет своих умений как вьючная лошадь под легкой кладью и, наконец, в возрасте 10–12 лет, уже привыкнув ко всем опасностям и трудностям тайги, может по-настоящему служить экспедиционной лошадью. Такая хорошо дрессированная лошадь зачастую стоила вдесятеро больше необученной.

ОРОЧОНЫ

Чтобы дать читателю картину образа жизни этих последних представителей доисторического народа, расскажу о моей первой встрече с орочонами.

В Баргузине я обзавелся четырьмя экспедиционными лошадьми и в сопровождении двух опытных тунгусских проводников и моего постоянного драгомана Моэтуса отправился в охотничьи угодья орочонов. Однажды утром после трех дней пути через тайгу мы вышли к горному озерцу, окруженному лесистыми возвышенностями. Лагерь мы разбили в том месте, где в озеро впадала шумная горная речка. Пока проводники разжигали костер, мы с Моэтусом ручной сетью ловили форелей. Озеро было примерно 1000 шагов в длину и 500 в ширину. Когда мы расселись вокруг костра, чтобы почистить рыбу и запечь ее на углях, один из тунгусов-проводников указал на прибрежный камень по ту сторону речушки, и мы увидели там неподвижно лежащего человека, который наблюдал за нами. Поскольку он совершенно сливался со своим окружением и не шевелился, мы сами нипочем бы его не заметили, как не заметили бы глухарку или иное серое животное. Должно быть, он наблюдал за нами уже довольно давно, потому что, когда наш проводник сделал ему знак рукой и что-то крикнул, он исчез с камня и вскоре появился у костра, причем совершенно беззвучно. Это и был первый орочон, встреченный нами в тайге, — малорослый пожилой мужчина в кожаной рубахе и берестяном капоре, к которому крепился кусок ткани, свисавший ему на плечи и на грудь. Изрытое морщинами, очень скуластое лицо намазано дегтем для защиты от мошкары; глаза маленькие, живые. Мне бросились в глаза маленькие руки и ноги, обутые в кожаные чулки с толстой подметкой из кожи и конского волоса, позволявшие ему по-кошачьи бесшумно пробираться по тайге.