Стоунхендж - Юрий Никитин

В 16750-17850-х уплата дани хазарам по белке с дыма.

В 17861 году, а ежели тебе, заморский рыцарь, понятнее другое летоисчисление, которое вы ведете от рождения вашего пророка Христа, то в 862 году князь Рюрик является на зов Новгорода обустроить Русь. Строит крепость Ладогу. Понятнее? Тогда буду дальше говорить по вашим годам, хотя мы умеем перечислять и годы мусульман, что считают годы от рождения своего пророка, и урюпинцев, которые... гм...

Словом, с 879 года княжил Олег Вещий. Объединяет племена древлян, полян, урюпинцев и дряговичей в Киевскую Русь, в отличие от множества Русей: Северной, Червоной, Белой, Малой, Тьмутараканской, Артанской, Западной, Паннонской и других.

В 913-м начал княжить Игорь Старый. Продолжает политику Олега и своего отца Рюрика.

В 945-м — княгиня Ольга Прекраса. Принимает христианство по католическому обряду. Смещена в результате военного переворота своего сына Святослава.

В 964-м князь Святослав.

Ну, а после геройской гибели доблестного Святослава княжество унаследовал его сын от рабыни, подло убил остальных братьев, настоящих княжичей. Лизоблюды называют его Первоапостольным и даже Святым, хотя это был самый большой предатель на земле Русской. Да и что от него ждать, если доказано, что мать его была иудейкой-шпионкой, засланной в княжеский двор грозного Святослава! Хоть и в виде рабыни. Но красота ее была велика, надо признать, если мудрый Святослав не устоял и тем самым навлек на Русь великие беды... Словом, это тот самый Владимир, который военной силой ввел на Руси чуждое ей христианство!

Когда пан Валевич умолк, за столом была еще долго торжественная тишина. Кичинский поинтересовался:

— Ну, сэр рыцарь, теперь ты убедился в величии Руси?

Томас потрогал голову, вытянул руку и посмотрел на оттопыренный палец, трижды поплевал через плечо.

— Одно не понимаю, — проговорил он ошалело. — Ежели все мы на свете русы, даже все слоны отсюда родом, то из-за чего деремся?

Кичинский мягко, по-отечески улыбнулся на эти, наивные заблуждения ребенка.

— В том все и дело! Будь мы чужими племенами и народами, разве стали бы воевать? С чужаками нет ничего общего, так что и спорить не из-за чего. А вот со своими родственниками... Разве у вас не бьются особенно люто братья за отцовский замок? Разве сыновья короля не убивают друг друга, не насылают войска одно на другое даже в те дни, когда чужеземцы высаживаются на ваши берега? Разве у вас не важнее победить или убить своего, а уж с врагом дальним как-то можно и договориться?

Томас убито молчал. Кичинский спросил Олега:

— А что скажет святой калика о былом величии Великой Руси, прародительнице всех языков, народов, родине богов и героев?

Олег пожал плечами.

— А ничо.

— Как? — опешил Кичинский. — Разве не была Русь самым древним на свете государством? Разве ее разбредшиеся по свету дети не дали начало целым народам?

— Ну и что?

— Но ведь даже эта свинья, которую ты уже доедаешь... уже вторую, к слову сказать, на всех языках, пошедших от русского, все еще звучит одинаково: swine — по вашему, англскому, swinne — по германсмкому, swinja — по-хеттски, swininia — по-скифски, swinya — по-ассирийски, не говоря уже о новоиспеченных языках Европы, которых уже больше чем тараканов в хате смерда!

Олег хладнокровно обгрызал остатки мяса с кости, солил обильно, снова вгрызался. Кость трещала под зубами, сок брызгал пахучий, жирный.

— Ну и что? — сказал он снова с набитым ртом.

Глава 3

Только под утро Томас попытался сомкнуть глаза, но тут дикий рев труб заставил подскочить на роскошной постели. Не попадая в рукава — пан Кичинский не дал пажа, побаивался, что рыцарь из сарацинских земель привез нехорошие привычки, — Томас кинулся к окну.

В распахнутые ворота замка въезжали всадники. Сердце Томаса подпрыгнуло и остановилось в горле. Он закашлялся, ухватился за прутья с такой силой, что те заскрипели в каменных гнездах.

Впереди на великолепной лошади гордо восседала женщина с прямой спиной и высокой грудью. Она ехала с непокрытой головой, что все еще не считалось непристойным в этой стране, не заметившей, что уже приняла учение Христа, она смотрела прямо перед собой, конь под ней ржал и вскидывал голову, гордился, что несет такую великолепную всадницу.

Томас, сшибая по дороге мебель, ринулся к бочке водой, торопливо умылся, пригладил волосы, так и сяк всматривался в обломок венецианского зеркала — презент пана Кичинского. Из потускневшего куска стекла с серебряной подложкой на него растерянно смотрело вытянувшееся, как у голодного коня, лицо молодого мужчины. Глаза чуть запали, скулы торчали, выгоревшие брови то взлетали так, что прятались под светлыми прядями, то опускались настолько низко, что глаза рассерженно блестели, как булавки.

Он не помнил, как оделся, как очутился на пять этажей ниже. Дверь метнулась навстречу, он ударился о створки, вылетел на крыльцо. Сзади кто-то заорал всполошенно:

— Ирод сумасшедший! Дверь чуть не вынес! Вон на одной петле болтается!

По каменным плитам она ехала на красивом коне, вся залитая солнцем, что целовало ее волосы и подсвечивало плечи так, будто за ними прятались прозрачные, как у стрекоз, крылышки.

Томас вздохнул глубоко, задержал в груди, успокаивая тот ураган, в котором металось, как воробей, сердце, очень медленно стал спускаться по ступенькам.

Ее лицо было в тени, зато он видел, что ее глаза заблестели, как две яркие звезды. Голос ее был ликующим от счастья:

— Сэр Томас!.. Я так счастлива! Я так счастлива, что ты жив!

Она соскочила на землю, бросилась к нему. Томас удивленно вскинул брови, проговорил холодно:

— Я, впрочем, тоже. Живым быть неплохо.

Ее словно ударили по лицу.

— Сэр Томас... — вскрикнула она жалобно. — Ты все еще сердишься на меня?

Ее большие удивительные глаза с надеждой и отчаянием обшаривали его холодное надменное лицо. Она явно ниже ростом, подумал Томас. Или как-то усохла. Он воскликнул в удивлении:

— Я?.. За что?.. Наоборот! Так давно никто не набрасывал предательскую сеть, не бил по голове...

Большие лиловые глаза наполнились слезами.

— Сэр Томас... Я должна была показать, что я на их стороне!

Томас потрогал голову, поморщился.

— Думаю, ты их убедила с легкостью.

— Сэр Томас!

— И с удовольствием, не так ли?

Сзади раздался рев, грохот, звон оружия, топот. Отшвырнув Томаса, выскочил полуодетый пан Кичинский, за ним бежали его бравые стражи. Не останавливаясь, он сбежал вниз, подхватил Яру на руки, прижал к груди.

Ее ноги болтались в воздухе. Томас ощутил страстное желание размазать пана Кичинского по стене замка, а потом еще и по всей крепостной стене. Яра смеялась, обеими кулачками упиралась бравому князю в грудь. Он то отстранял ее и всматривался жадно и неверяще, то снова прижимал к груди с такой силой, что она вспикивала и отбивалась.