Эшафот забвения - Виктория Платова

– Вы никогда не слыхали такой песни, Сережа? Можно я буду называть вас Сережей?

– Да, конечно… О щем вы говорите. – Я услышала бесконечно близкое и бесконечно далекое каныгинское “щ” и едва подавила стон.

– Это очень старая песня, Сережа… Вместе со мной ее пели милые матросы… Это очень старая песня. А я еще старее. Я говорила вам в прошлый раз. Если бы я знала, что она окажется такой верной.. В наш дом тоже нельзя входить. По двору бегают собаки… Он завел собак, чтобы никто не пришел.

– Но ведь никто и так не придет. Никто не помнит, что было раньше. Я даже не знаю, что это за порода, вижу из окна их головы, такие маленькие, как у змей. Он говорит, что им ничего не стоит разорвать человека на части. Но никого нет, кроме него и меня. Ни одного человека… Я даже думаю, что он не человек… Это страшно, поверьте, это самое страшное в жизни. Каждый день я хочу умереть, но умереть сама… Понимаете, сама. Я не хочу, чтобы он убил меня. А он хочет меня убить. Я вижу, я чувствую, как он репетирует это, как он выбирает способ и ни на чем не может остановиться… Он убьет меня…

– Скажите мне, где вы живете. Я приеду. – Серьга был по-настоящему взволнован, я даже не узнавала его голоса, повзрослевшего и собранного.

– Нет-нет, я не могу. Здесь собаки, они нападут на вас, они могут вас разорвать… Нет, я не могу сказать… Он закрывает телефон в маленьком ящике, но я научилась открывать его шпилькой для волос, знаете, у меня когда-то были роскошные волосы… Вы – единственное, что у меня есть, Сережа… До тех пор, пока он что-нибудь не сделает…

…Видимо, это был один из последних разговоров. Но никаких других я не нашла, запутавшись во множестве пленок. Может быть, и этот разговор ничего не стоит, и у меня просто разыгралось воображение. Невозможно ничего найти, особенно если не знаешь, что именно искать… Моя бедная голова разрывалась на части, беспомощно свесившаяся с кресла рука Серьги преследовала меня так же отчаянно, как и его живой голос. Я еще нашла в себе силы попрощаться с девочками из кризисной службы и договорилась о встрече сразу же после Нового года. Нужно еще раз внимательно прослушать все пленки, может быть, удастся найти что-нибудь заслуживающее внимания, кроме этого бессвязного монолога пожилой и, похоже, не очень здоровой женщины…

…Выйдя на улицу, я подставила декабрьскому ветру свое разгоряченное лицо: ты одинока, ты одинока, ты одинока, как никогда. Все, что у тебя есть, – это страшная тайна гибели Серьги и его подруги, все, что у тебя есть за пять дней до Нового года…

Я провела еще два полубезумных, снедаемых тоской дня, я целыми днями бродила по Москве – только бы не оставаться одной. Мертвый Серьга преследовал меня. Марго, которую я даже не видела мертвой, преследовала меня. Промерзая до костей на заполненных народом улицах предновогодней Москвы, я нашла для себя маленькое утешение, спасающее меня от пронзительного холода, – кино. Я брела от одного кинотеатра к другому, от одного сеанса к другому, я бездумно смотрела на экран, где в темноте зала никто не видел моих сухих, застывших на лице слез. И перед самым титром “Конец фильма” меня посещала счастливая мысль – можно всю жизнь просидеть на третьем ряду у прохода и даже состариться в темноте.

И никто не заметит этого.

…Я никогда не была в этом маленьком кинотеатрике, я даже не знала о его существовании, хотя в свое время пропахала Садовое кольцо вдоль и поперек.

"Встреча”, – именно так он и назывался. Название не самое подходящее для моего теперешнего состояния. Я зашла в него только потому, что на единственном сеансе в одиннадцать показывали фильм с участием Марго. Кто-то уже успел обвести фамилию Марго черным, и теперь афиша выглядела почти эпитафией. Фильм назывался “Мост над бурной рекой”, это была одна из ее первых главных ролей в кино, почему нет, пусть она будет живой – хотя бы те полтора часа, которые длится фильм.

К “Мосту над бурной рекой” был пристегнут еще один фильм, так они и шли в паре перед малочисленной публикой льготного сеанса, – “Твои глаза”, судя по сентиментальному названию, фильм еще более древний, чем ветхозаветные “Королева Шантеклера” или “Пикник в пижаме”. Он шел первым и оказался дешевенькой ревюшкой 1954 года выпуска. Ничего заслуживающего внимания, кроме только-только появившихся юбок-колоколов и главной героини. Героиня была действительно хороша: свежее лицо, которое не портили даже подбритые брови; отличный, немного форсирующий звуки голос, безупречная пластика и тщательно скрываемая печаль в самой глубине глаз. Ее имя ничего не говорило мне, да и запомнила я его скорее машинально, по старой, отработанной до автоматизма вгиковской привычке, – Лидия Горбовская. Оно ничего не говорило мне до того момента, когда прозвучала эта песенка – “Не входите в старый дом.. – ”. Несколько дней назад я уже слышала ее на пленке Серьги в кризисном центре, но тогда старческий голос почти речитативом проговорил ее в темноту телефонной трубки. На магнитной пленке, которая воспроизвела разговор, эти первые такты выглядели мрачным пророчеством, но в фильме 1954 года выпуска она была полна легкомыслия и окаймлена молодыми матросами в парадной фланельке. Героиню передавали из рук в руки, и наконец она оказывалась в объятиях старшего по званию – капитан-лейтенанта с кортиком на боку и повадками профессионального танцора. Это был гала-финал на фоне стилизованной Графской пристани в Севастополе.

И еще до того, как возник титр “Конец фильма”, я уже продвигалась к выходу. Прости меня, Марго…

Это не было догадкой, скорее это был акт отчаяния, я цеплялась за малейшее совпадение, за малейший намек на совпадение. В конце концов, ты ничем не рискуешь, прокатишься туда-обратно, убеждала я себя, ты ничем не рискуешь и ничего не теряешь. Проклятый мотивчик привязался ко мне, как дворовая собачонка, хотя запомнила я всего лишь две строчки: “Не входите в старый дом, можно затеряться в нем…” Я пыталась объяснить себе, что заставило меня сорваться посреди сеанса и очертя голову ехать куда-то. И не могла. Разговор Серьги со старухой и этот глупейший фильм-ревю связывала только песенка, но песенка слишком редкая, чтобы воспроизвести ее вот так, навскидку, это ведь не “Ландыши”, не “Одинокая гармонь”, убеждала я самое себя.

Полный идиотизм.

С осознанием полного идиотизма всего того, что я делаю, я уже через час была в актерском архиве студии, а еще через два часа стала обладательницей адреса актрисы Горбовской Лидии Николаевны, которая, если верить практически вытертой от времени карточке, проживала в подмосковной Сходне…

…Я сошла с электрички на платформе Сходня только в семь вечера. Ехать к незнакомой престарелой женщине без звонка да еще на ночь глядя, было верхом легкомыслия, но и ждать я больше не могла. Я даже не знала, что скажу ей, я даже не знала, чего же мне все-таки нужно от нее. Я пыталась восстановить телефонную исповедь незнакомой и, видимо, не очень здоровой женщины – ведь почему-то интуитивно я связала сегодняшний случайный культпоход в кино и разговор, который слышала на пленке.

Горбовская жила на самой окраине Сходни, в частном секторе, где подвывали собаки, да и освещение оставляло желать лучшего. Уже подходя к дому Горбовской – двухэтажному мрачному особнячку, я наконец-то вспомнила фразу, ради которой приехала сюда. Кажется, в том телефонном разговоре женщина сказала: “Это очень старая песня, Сережа… Вместе со мной ее пели милые матросы…"

Милые матросы, вот оно что. Белые фланельки, бескозырки, лихо сдвинутые набок, и юбка-колокол между ними… Но это ничего не значит, мало ли милых матросов распевают песни с хорошенькими девушками в свободное от вахты и драенья медяшки время… Может быть, это произошло с ночной собеседницей Серьги в совсем неромантическом Северодвинске… Это ничего не значит, сказала я себе и толкнула калитку. В самой глубине темного двора раздалось глухое многоголосое рычание, ну что ж, собаки стерегут здесь каждый дом, ничего особенного.

Впрочем, обезоруживающего лая не последовало, собака лишь деликатно рычала – хорошо воспитанная псинка, ничего не скажешь… Дом стоял в глубине двора, даже слишком далеко от калитки, на первом этаже тускло горел свет, и это приободрило меня: возможно, я не получу ответов на вопросы, которые не сумела сформулировать даже для себя. Но, во всяком случае, я отработаю эту версию до конца и благополучно забуду о ней.

Под неумолчный аккомпанемент глухого рычания я поднялась на крыльцо и тихонько постучала. Никакого ответа. Ужасаясь собственной наглости, я толкнула дверь – она оказалась незапертой.

– Простите, есть тут кто-нибудь? – Сумеречная тишина дома заставила меня понизить голос до шепота.

Несколько минут я постояла у порога, стараясь определить, где находится источник света: он отбрасывал легкие блики на хорошо выскобленный пол. В своих заляпанных грязью ботинках я не решалась ступить на него, но и бесконечно стоять под дверью было глупо.