Пловец Снов - Лев А. Наумов

Определённо мужчины и женщины любили бы гораздо сильнее, если бы могли хоть на мгновение увидеть друг друга младенцами. Не плоскими картинками из семейных альбомов, а живыми улыбчивыми карапузами. Стало бы ясно, что нельзя сердиться и глупо обижаться. Человек прекрасен, когда в нём ещё нет гормонов зрелости, порождающих пороки, когда он не испорчен общением со сверстниками и тем более старшими. Быть может, потому в мироздании и не предусмотрена возможность заглянуть в чужое прошлое, иначе люди были бы слишком счастливы.

Собственно, детство – это и есть период максимального счастья, пребывания в Эдеме. То, когда человек блажен сам по себе. «Никогда я не был, счастливей, чем тогда», – писал Арсений Тарковский. И как же это удивительно и несправедливо, что Ленин рай совпал с семейным адом её папы и мамы.

Со временем каждый перестаёт быть существом, которое невозможно не любить, лишается той чистоты, принципиально не позволявшей примириться со смертностью родителей. Перестаёт верить в книги, не может больше почувствовать себя ни Пьеро, ни Чиполлино. Дочь сбежала из рая, её отец ушёл из ада. Они сделали это почти одновременно.

Жизнь только кажется непрерывной. В какой-то момент, стоит оглянуться назад, и взор то ли упирается в стену, то ли проваливается в пропасть. В общем, становится очевидно: судьба – череда несвязанных отрезков или, наоборот, последовательность промежутков. Глядя на взрослых людей, Георгий зачастую не мог поверить, что они когда-то были маленькими. В биографии каждого где-то позади стоял непреодолимый барьер, за которым, конечно, на самом деле притаилось сокровенное детство, но со стороны-то мерещилось, будто там не было ничего.

Одна из ключевых трагедий бытия состоит в том, что каждому «взрослому» рано или поздно не удаётся найти в своём «здесь и сейчас» место для этого нежного палеолита. Воспоминания той поры, которые хранятся в памяти на самом лучшей полке, начинают казаться чужими, заимствованными, украденными, потому что не имеют никакой связи, никакой пуповины, восходящей к настоящему. Писателем стоит становиться хотя бы потому, что это ремесло помогает взрослому пристроить своё детство и иметь его всегда рядом.

Когда-то Наде очень нравилось рассматривать с Гореновым свои детские фотографии, которых у неё было очень много. Она небезосновательно считала себя красивым ребёнком. Но все эти карточки стали серыми… Не чёрно-белыми, а именно серыми, хотя некоторые уже начинали желтеть. Изображённый на них очаровательный карапуз не имел к ней никакого отношения. Причём, положа руку на сердце, она сама тоже так думала. Георгия поражала и пугала произошедшая с женой метаморфоза. Это было почище того случая, когда Грегор Замза проснулся и обнаружил, что превратился в страшное насекомое.

Сейчас же Горенов видел в этом один из первых звоночков, предвещавших разрыв – Надя стала всё чаще доставать детские снимки. Она показывала их с гордостью, с чувством господства, словно на что-то намекая. Быть может, даже обвиняя. Впрочем, в естественном превосходстве русских женщин сомневаться не приходится. Родившись в России девочкой, человек сразу начинает принадлежать к некой элитной касте, котирующейся в том числе и на мировом уровне. А соотечественник мужского пола обречён на поражение. Особенно расстраивает, что все вокруг будто знают об этом заранее, предчувствуют и потому, в общем-то, ничего не ждут. Он может много работать, стараться изо всех сил, но судьбе, фольклору и традициям нечего противопоставить, а потому до конца дней за его спиной будет раздаваться: «Гляди-ка, „поплавок“ пошёл». В Германии или Голландии, скажем, гендерная ситуация противоположная.

И ведь удивительно: год от года люди становятся всё более индифферентными, чёрствыми, всё меньше интересуются друг другом. Кому какое дело, почему за окном кричит соседка средних лет? Или что это тащит посторонний парень, такое тяжёлое, пусть даже изрядно похожее на труп. Но практически любому мужчине есть дело до любой, хоть немного привлекательной молодой девушки.

Последний год их совместной жизни был очень странным. Приходя вечером, Надежда могла, сев в кресло, вытянуть ноги и, любуясь ими, заметить что-то вроде: «На работе сказали, я должна по подиуму ходить». Нужно отвечать? Вот уж воистину «нужно» – в нужнике! Хотелось огрызнуться: «Что ж вы там тогда за компьютерами высиживаете, а не дефилируете?!» – но Горенов хорошо знал, чем это кончится. Он устал ругаться.

Так легко и приятно делать комплименты едва знакомой бабе. Георгий без труда мог похвалить внешность каждой её коллеги женского пола, а также жён всех мужиков. Чем меньше знаешь даму, тем легче это всё. Но пробуй сказать о красоте той, которая как-то в сердцах заявила, будто никогда тебя не любила, что ей просто был нужен ребёнок. Выскажи это той, которая кричала, что ей противны твои прикосновения. Вот это – работа! Вот это – труд…

Прежде Горенов никогда не верил своим товарищам, жаловавшимся на жён, позволявшим обобщения в диапазоне от «все бабы – дуры» до «все бабы – суки». Он не сомневался, что его Надя не такая. Понимал, как ему повезло. Но когда Георгий уходил, он уже не видел в ней контраргумента. Неужели и Лену ждёт такое будущее? Неужели она тоже когда-нибудь скажет кому-то: «Я тебя никогда не любила, мне просто был нужен ребёнок»?

Ноги Надежды были действительно хороши, ему ли не знать, но зачем сообщать об этом человеку, с которым ты давно спишь раздельно? Это приятно слышать тому, кто тебя трахает. А ещё приятнее – тому, кто трахнет прямо сейчас. «Смотри, какие у меня ноги, они достойны того, чтобы их видели тысячи, чтобы каждый мужчина представлял себе, как проводит по ним руками, как кладёт их себе на плечи, но они твои, только твои». В иных обстоятельствах к чему эти слова? Неужели это не понятно? Значит – дура!

Самой-то каково? Имеешь такие ноги и ни с кем не спишь. В том, что жена тогда ему не изменяла, Горенов был убеждён по множеству признаков. Она бы просто не могла так спокойно ложиться с Леной в одну кровать. Кроме того, он внушил себе, будто проблема имела куда более объективную природу. Примерно в то время Надежда начала очень сильно храпеть. Журналы писали, что это может быть следствием гормонального дисбаланса, предвещающего менопаузу или как минимум влекущего фригидность. Георгий так хотел разобраться, что принялся читать женский глянец, и даже эти издания оказались на его стороне. Сообщать об этом Надежде было бессмысленно. Нельзя логикой спорить с гормонами. Как идти словами против природы?

Всё происходившее тогда представлялось ему новым, не вполне понятным. Он почему-то мог спать со многими посторонними,