Пловец Снов - Лев А. Наумов

а ведь литература из всех человеческих ремёсел, пожалуй, ближе всего к мистическому таинству – которые делали вид, будто силятся поделиться своими секретами, а на самом деле то ли не знали, то ли ещё надёжнее и тщательнее скрывали их. Рецепты у всех однообразные и формулируются примерно так: пиши и само получится… Если получится.

Чего стоят все эти пустые слова: «Чувствовать себя кем-то другим»… «Кто-то диктует»… «Истекать кровью на лист»… Для практикующих авторов это может выглядеть «правильными» рекомендациями, «дельными» соображениям, но что станет делать новичок, если ему посоветовать кровоточить на бумагу? Горенов впервые почувствовал, сколь категорически не согласен. Он хотел совсем другого. Пусть Георгий пока ещё не был готов диктовать самостоятельно, но больше писать под диктовку он не станет, это точно!

Глядя на собравшихся, он вспомнил случай, произошедший в этом же зале много лет назад. Один уважаемый автор рассказывал всем про свежую рецензию на свой новый роман. «Кажется, никто и никогда не говорил обо мне столь правильных, верно подобранных и справедливых слов. Вот честно, я бы сам лучше не смог…» – делился растроганный коллега. Горенову стало интересно и, придя домой, он разыскал обсуждавшийся отзыв. Критик – известная в узких кругах дама – в тексте дважды называла сочинителя «богом». Приятно, чего уж.

– Не чокаясь, – гаркнул один из присутствующих и поднял рюмку. От неожиданности Георгий вздрогнул, будто проснулся. Все вздохнули и выпили. Кто именно умер, он так и не понял, хотя похороны признанных членов Союза – важная часть литературной жизни. Дело невесёлое. Единственная отрадная мысль на подобных мероприятиях, что в данный момент хоронят не тебя. Если, конечно, действительно не тебя.

Горенов никогда не ходил на прощания с теми людьми, кто при жизни был ему безразличен и тем не менее в последние годы с коллегами чаще встречался именно на кладбищах. Авторы средних лет – в том числе и он сам – произносили прекрасные слова об ушедших старших товарищах. Молодым пока было не по статусу, они будут позже хоронить нынешних ораторов. Всегда звучали обещания никогда не забывать, помнить «уроки»… Именно на похоронах Георгий перестал верить другим писателям. Буквально через день после поминок они все становились такими же, как раньше. Глядя на них, нельзя было сказать, будто эти люди кого-то потеряли. Горенов ходил, всматривался, пытался найти следы горя в глазах, в поведении, в речи… Почему ты смеёшься, у тебя же учитель умер два месяца назад?!.. Великолепный поэт! Ты помнишь, что говорил над его могилой? Все так плакали, деньги собирали вдове… Почему ты ведёшь себя как ни в чём не бывало?!

Георгий помнил о смерти всегда. Когда в свой черёд ушёл один из самых важных для него литераторов, человек, которого он про себя или робким шёпотом называл наставником, долгое время не проходило и дня, чтобы Горенов не думал о нём. Сначала он часто приезжал на кладбище, потом перестал. Не было нужды, поскольку ему казалось, словно каждое утро он просыпается на могиле. Это ощущалось настолько правдоподобно, так доподлинно, что, быть может, именно тогда и родился замысел книги O, округлый, как овал фотографии, иллюстрирующей надгробный камень. Девять месяцев спустя Георгий впервые прожил сутки, не вспоминая об учителе. Заметив это, он очень удивился. Ему сразу стало досадно, стыдно, но потом нашлось в этом и нечто новое, дающее начало.

Смерти вокруг нас искажают поступь времени, создают лакуны, образуют чёрные дыры, делают его течение немонотонным. Горенову было известно: скажем, один писатель умер пять лет назад, а другой – всего год. При этом ощущалось, будто первого не стало буквально вчера, а второго нет уже давно… Или, может, не было вовсе.

Георгий умел скорбеть, однако удивительным образом совершенно иначе переживал те смерти, которые принёс сам. Почему? Стал ли он черствее, безразличнее? Как много вопросов… Кто ответит?

Он ещё раз огляделся. Рядом стояли неизвестные ему люди и говорили друг с другом, не обращая на него внимания. Все они были со своими ранами, своими проблемами, своими странностями. Один его знакомый писатель как-то решил, что он создаёт достаточно важные вещи, а потому неплохо бы попытаться прожить подольше, перейдя на «здоровое питание». Литераторы – люди преимущественно бедные, потому единственное, что он мог себе позволить – добавлять в дошираки, составлявшие основу его рациона, свежую зелень. Другой – уже драматург – каждый вечер употреблял кисломолочный напиток тан, чтобы в него проникал дух Макбета и, как следствие, Шекспира. Безумие? Может – да, а может, и нет, поскольку автором он был действительно неплохим. А если всё дело и правда в тане?

О присутствовавших людях Горенов не знал ничего подобного, но был уверен, что никто из них не счёл бы такое поведение расстройством рассудка. Каждый практиковал что-то в этом духе. Георгий разглядывал незнакомцев, размышляя, кто из них мог бы понять его историю про Истину, вылезающую из колодца? Если с кем-то и имело смысл посоветоваться про книгу O, то именно с ними. Но нелегко заговорить, когда тебя считают чужаком. Кроме того, рано или поздно беседа могла коснуться Марии Сергеевны и йога. Нельзя исключать, что его сдадут с потрохами. Равно как нельзя быть уверенным и в том, что никто из собравшихся не ходит ночами по городу с топором, движимый похожим замыслом.

Шанс был невелик, но всё равно взбудоражил Горенова. Прямо сейчас в зале мог находиться самый близкий его единомышленник, но как узнать этого человека? В чём могла таиться подсказка? Георгий ещё раз внимательно вгляделся в лица писателей. Землистый цвет, неглупые, грустные глаза. Внешне они все, как и прежде, казались ему почти одинаковыми, но насколько разные тексты скрывались за этими масками.

Заговорить Горенов всё-таки не решился, хотя, безусловно, почувствовал себя дома. Но даже при этом не стоит быть предельно откровенным и выбалтывать всё, что на душе. Это правило он усвоил за годы супружеской жизни.

Впереди мерцала вывеска «Парикмахерская». Удивительный цвет, совсем не похожий на тот, каким издали поманили его ювелирный салон и рыбный магазин. Георгий никуда не спешил, а главное, уже давно собирался подровнять волосы, потому решил зайти. Раньше его голову всегда приводила в порядок жена, но незадолго до развода она стала категорически отказываться. Надежда настаивала, что стричься дома нельзя, поскольку от этого в квартире скапливается негатив. Его нужно обязательно выносить и оставлять за порогом. «Зачем тогда мы тратили столько денег на семейного психолога, если достаточно сходить в парикмахерскую?» – грустно шутил Горенов. Ни в какую панацею он тогда