«Зайцем» на Парнас - Виктор Федорович Авдеев

бросил Кукудяк. — Так ему и поверили! Я раньше эту девчонку и во сне не видал… — Он вдруг опомнился, сбавил тон: — Да и вообще все ты заливаешь. Никакого Куницына я не знаю. Говорю, к знакомке шел мимо, а меня схватили. Затянуть в заварушку хотите?

— Петли раскидываешь, Кукудяк, — весело, удовлетворенно сказал ему лейтенант милиции. — То одно показываешь, то другое. Отвечай на вопрос: знаешь Митрия Куницына?

— Какого?

Кукудяк стал путаться. Наконец он признал, что с месяц назад к ним в монтажную бригаду Вербовского стройтреста поступил Дмитрий Куницын. Но знает он его только «шапошно», по работе. Вероятно, Кукудяк понял, что его провели: если бы Куницына арестовали, то он находился бы здесь или уже обоих переправили бы в городскую тюрьму у базара. Он то наотрез отрицал свою вину, то упорно отмалчивался.

Видя, что нового от Кукудяка ничего не добьешься, лейтенант приказал милиционеру отвести его в камеру предварительного заключения.

— Ловко вы его купили, — одобрительно посмеиваясь, сказал лейтенант Юрию. — Сразу видать опытного дружинника. Теперь с нас хватит сведений. Если потребуется Куницына опознать, вызовем. Оставьте адресок.

Юрий попрощался с дежурным, милиционерами и отправился домой.

X

Лишь в конце недели Юрию разрешили свидание с Ксенией. В больницу он пришел вместе с Майей Верниковой, которая уже до этого два раза навещала подругу. Ксения высоко лежала на подушках, и Юрий содрогнулся. Она ли это? Бескровный, словно облепленный кожей лоб выступил выпуклее, нос заострился, руки худенькие-худенькие и даже глаза чужие: огромные на опавшем лице со строгим, не допускающим в себя взглядом. Голова Ксении была забинтована, делая ее похожею на мальчика-подростка, из-под бинта над левым прозрачным, словно пластмассовым ухом, выбилась прядь русых, с золотинкой волос, и это, пожалуй, было все, что напоминало прежнюю Ксению.

— Как твои дела? — присаживаясь к подруге на кровать, спросила Майя.

— Хорошо, — слабым, еле слышным голосом ответила Ксения.

Чувствуя себя громоздким, неуклюжим в мятом халате с оборванными завязками, Юрий присел на белую табуретку. Ксения скользнула по нему строгим, безучастным взглядом, и он даже не был уверен, узнала ли она его.

— Сегодня мы к тебе вдвоем, — щебетала Майя, поправляя на ней одеяло. — Сегодня ты куда лучше выглядишь! Посвежела.

«Где уж посвежела, — подумал Юрий. — В гроб кладут краше. Умеют же люди так языком вертеть».

В следующую минуту он, однако, решил, что, пожалуй, Майя права. Надо же подбодрить больную, поднять ее настроение.

Со стороны могло показаться, что Ксения почти не заметила присутствия Юрия Косарева. Разговаривала она — если можно назвать разговором редкий обмен словами — только с Майей. Юрий сидел и томился. Почему-то он боялся переменить позу, — казалось, явственнее выступит его сила, непростительно пышущее здоровье; спина занемела, одеревенела. Он с преувеличенно внимательным видом слушал разговор подруг, а сам думал, как же Ксению убил этот гнусный, омерзительный случай. Что-то у нее, бедняжки, на уме? Лежит, словно погасшая свечка.

За все время короткого свидания Ксения лишь раз обратилась к нему:

— Как живете, Юра?

— Я-то что, — заторопился он. — Мне ничего не делается. Вы вот поправляйтесь.

Не дослушав, Ксения вновь чуть повернула на подушке голову к подруге. И Юрий стал ругать себя за дурацкий ответ. Подчеркнул свое бычье здоровье, лишний раз напомнил, что она пережила.

Медсестра сказала, что пора уходить, Юрий все время терзался, как передать принесенные покупки.

— Я вот тут, Ксения, — забормотал он. — Кое-что вам…

Он торопливо стал вынимать из спортивной сумки продукты: банку компота вишневого и банку яблочного, кулечек свежих ягод, плитку шоколада, свежий пшеничный батон, банку сливок, полкило колбасы. Ксения впервые оживилась, и по восковому лицу ее пробежало подобие улыбки.

— Да вы что, Юрий? Тут бригаду можно накормить.

Он и обрадовался и смутился.

— Это и все. Только еще селедка копченая.

Впрочем, Ксения уже отвернулась.

— Заберите. У меня совсем нет аппетита.

По больничному двору Майя и Юрий шли молча.

— Сильно ее перевернуло? — у ворот заговорила Майя, заглядывая ему в лицо. — Не ожидали? Я с лечащим врачом говорила. От удара в голову только шрамик останется, да и то под волосами, незаметно. Душевное потрясение — вот главное. Что пережила, когда защищалась от этих паразитов. Хорошо, люди помогли. Опоздай — Ксения могла бы с ума сойти или вообще не выжила.

В больнице было два приемных дня: четверг и воскресенье. В них Юрий и стал навещать Ксению. Вскоре его узнали врачи, медсестры, сиделки. К девушке вообще приходило много народа: из комитета комсомола, из цеха, друзья, знакомые. Тумбочка ее была заставлена большими, душистыми букетами, а соседский мальчишка принес щегла в клетке: «Пускай поет». Завком обещал ей бесплатную путевку в дом отдыха на Черноморском побережье.

С Юрием заговаривали о Ксении и знакомые и малознакомые люди, передавали привет. В цехе около него однажды остановился Валерий Чавинцев. Склонившись над станком, Юрий следил за работой резца, снимавшего длинную стружку, что, свиваясь, валилась на пол.

— Как здоровье твоей девушки?

Тон у Валерия был сердечный, сочувственный.

— Поправляется.

— Жалко, меня тогда в лесу не было. Этот, с усиками, еще раз вытянул бы ноги.

— Ничего. Куницын и его дружки свое получат. Забрали третьего, и тот во всем признался. Дело в суде.

Как ни странно, отношения между Чавинцевым и Юрием стали искреннее, лучше. Произошло это без всякого усилия со стороны Юрия. Видя, что тот ему больше не мешает, Чавинцев проникся расположением к своему бывшему сопернику. По цеху прошел слух, что Антонина Полькина согласилась выйти замуж за Валерия и они готовятся к свадьбе.

— В случае, если куницынские дружки повиснут, — сказал Чавинцев, — позови. Мы их с тобой в один раунд уложим.

И отошел к своему станку.

В середине августа Ксению наконец выписали из больницы: врачи установили ей домашний режим. Юрий явился на другой день утром. Еще с крыльца он услышал нежные, словно бы трепещущие звуки старенького пианино: это Ксения играла Сен-Санса. Юрий уже научился узнавать ее любимые мелодии.

Окно в комнате было открыто. За ним в тени садика тихо шелестела листьями давно обломанная сирень, смутно пахло оранжевыми ноготками с грядки. Поздняя, долго не высыхавшая роса еще блестела на лепестках. Ксения повернулась к нему от пианино вместе с круглым вертящимся стулом.

— Опять приношение? — укоризненно всплеснула она руками, видя, что Юрий кладет на стол пакет. — Я ж вам запретила!

— Это яблоки, — оправдываясь, сказал он. — Из Лебедяни. Коричневые. Вы их только понюхайте, слаще меда.

— Не коричневые, а коричные. От слова «корица».

Он с радостью увидел, что Ксения явно пошла на поправку: вот поучает. Кожа