Дорога в тысячу ли - Мин Чжин Ли

Ёсоп выдохнул.

— Что-нибудь вернет мальчика? — спросил он.

Он не думал, что это возможно. В этой жизни слишком много потерь. Ноа и Мосасу не были его собственными детьми, и что с того? Он любил их. После войны, после беды, он смирился со своей смертью и ожидал только будущего мальчиков. Глупое сердце не могло не питаться надеждой. Жизнь казалась почти терпимой. Но теперь бедный мальчик как-то узнал правду. Ёсоп мог понять его гнев, но он хотел иметь хотя бы один шанс поговорить с ним, сказать Ноа, что человек должен научиться прощать, что жизнь без прошения — это вид смерти.

— Неужели он отправился на север Кореи? — спросила Кёнхи у мужа.

Сонджа взглянула на своего шурина.

— Нет, нет. — Подушка Ёсопа громко шуршала, когда он двигал головой из стороны в сторону.

Сонджа закрыла глаза руками. Никто из уехавших на Север не вернулся. Ким Чанго уехал в последний месяц 1959 года, и с тех пор они слышали о нем лишь два раза.

— А Мосасу? Что мы ему скажем? — спросила Кёнхи, не выпуская из рук письмо Ноа.

— Подождите, пока он не спросит о нем. Мальчик так занят. Если он спросит, просто скажите, что вы не знаете. Скажите, что брат сбежал, — сказал Ёсоп, закрыв глаза. — Скажите, что в университете оказалось слишком тяжело для Ноа, поэтому он покинул Токио, и ему было слишком стыдно возвращаться домой.

Сонджа не могла рассказать Мосасу такую историю, он бы никогда этому не поверил, но она не могла сказать ему правду, потому что он отправился бы искать брата. И она не хотела рассказывать Мосасу о Хансо. Мосасу едва ли не ночевал на работе, и у Юми всего несколько недель назад был выкидыш. Мальчику не нужно лишнее беспокойство.

С того вечера, когда Ноа вернулся, чтобы поговорить с ней, Сонджа ежедневно думала о поездке в Токио, но никак не могла собраться. Прошел месяц, и теперь все кончено. Что он сказал ей? Ты отняла у меня жизнь. Сонджа не могла думать, дышать. Все, чего она хотела, это снова увидеть сына. Если это невозможно, лучше умереть.

Вытирая мокрые руки о передник, Чанджин вышла из кухни и сказала, что ужин готов. Чанджин и Кёнхи уставились на Сонджу.

— Ты должна поесть, — сказала Кёнхи.

Сонджа покачала головой.

— Мне нужно идти. Я должна найти его.

Кёнхи схватила ее за руку, но Сонджа освободилась и встала.

— Пусть идет, — сказала Чанджин.

Оказалось, что Хансо жил всего в тридцати минутах езды на поезде. Его нелепо огромный дом выделялся на тихой улице. Высокие резные двери красного дерева, большие окна, двухэтажный массив известняка. После войны дом служил резиденцией американского дипломата. Тяжелые драпировки закрывали то, что находилось внутри, от постороннего взгляда. В юности Сонджа представляла, где Ко Хансо может жить, но ничего подобного и вообразить не могла. Таксист заверил ее, что адрес верный.

Молодая, коротко подстриженная служанка в ослепительно-белом фартуке открыла дверь. Хозяина дома нет, сказала она по-японски.

— Кто там? — спросила немолодая женщина, выходя из гостиной.

Она махнула рукой, и служанка отступила от двери. Сонджа поняла, что это хозяйка дома.

— Ко Хансо, пожалуйста, — сказала она по-японски очень старательно. — Пожалуйста.

— Кто вы?

— Меня зовут Боку Сонджа.

Жена Хансо, Миеко, кивнула. Нищая была кореянкой и хотела денег. После войны корейцев осталось в Японии много и они сделались совершенно бесстыдными, а муж относился к соотечественникам слишком мягко. Она не осуждала его щедрость, но не одобряла дерзость нищих. К тому же вечер — неподобающее время для женщин любого возраста, чтобы ходить по чужим домам с просьбами.

Миеко повернулась к девушке-служанке:

— Дай ей то, что она хочет, и отправь ее прочь. На кухне есть еда, если она голодна. — Муж сделал бы так, и ее отец тоже верил в гостеприимство по отношению к бедным.

Служанка поклонилась, и хозяйка развернулась, чтобы уйти.

— Нет, нет, — сказала Сонджа по-японски. — Нет денег, нет еды. Говорить Ко Хансо, пожалуйста. Пожалуйста. — Она сложила руки, словно в молитве.

Миеко подумала, что корейцы могут быть настойчивыми, как непослушные дети. Им чуждо спокойствие японцев. Ее дети были наполовину этой крови, но, к счастью, они не повышали голоса. Ее отец любил Хансо, утверждая, что он не похож на других, что он настоящий человек и позаботится о ней. Ее отец не ошибся. У нее и ее дочерей было огромное богатство — в Швейцарии, а также скрытое в каменных стенах этого дома.

— Как ты узнала, что он здесь живет? Откуда ты знаешь моего мужа?

Сонджа покачала головой. Она поняла слово «муж». Его жена была типичной японкой лет шестидесяти, она заметно поседела и коротко стригла волосы. Она оставалась очень красивой, с большими темными глазами, окаймленными необычайно длинными ресницами. Изящное зеленое кимоно, тщательно подобранная помада. Женщина выглядела как образец японской красавицы.

— Позови мальчика-садовника. Он говорит по-корейски, — распорядилась Миеко, обращаясь к служанке, а левой рукой велела Сондже оставаться у двери.

Она отметила грубую и изношенную одежду из хлопка, испорченные работой руки. Кореянка не была старой, в ее глазах оставалась какая-то притягательность, но красивой ее тоже не назовешь. Недостаточно привлекательна, чтобы быть шлюхой Хансо. Насколько знала Миеко, все потаскушки Хансо были японками, некоторые моложе их дочерей. И они умели одеваться.

Мальчик прибежал с заднего двора, где занимался прополкой, и робко замер у двери.

— Да, госпожа, — сказал он, поклонившись хозяйке дома.

— Эта женщина — кореянка, — сказала Миеко. — Спроси у нее, откуда она узнала, где живет господин.

Мальчик взглянул на Сонджу, которая выглядела испуганной. На ней было светло-серое пальто поверх простой рабочей одежды. Она выглядела моложе его матери.

— Госпожа, — вежливо обратился он к Сондже, стараясь не тревожить ее. — Чем