Дорога в тысячу ли - Мин Чжин Ли

теперь, когда привязалась к нему, она хотела, чтобы они вместе переехали в Америку, где их не будут презирать или игнорировать. Ребенка в этой жизни она себе не представляла.

Английский класс посещало пятнадцать учеников. До появления Мосасу Юми была лучшей ученицей пастора Джона. У Мосасу оказалось огромное преимущество, поскольку в течение многих лет он учился вместе с Ноа, но Юми не возражала. Каждый урок начинался с того, что пастор Джон задавал каждому ученику серию вопросов.

— Моисей, — спросил пастор Джон, — как дела в патинко-салоне? Ты сделал много денег сегодня?

Мосасу рассмеялся.

— Да, пастор Джон. Сегодня я заработал много денег. Завтра сделаю больше! Тебе нужны деньги?

— Нет, спасибо, Моисей. Но, пожалуйста, не забудь помочь бедным, Моисей.

— В патинко деньги не мои, пастор Джон. Мой босс богат, но я еще не богатый человек. Однажды я буду богатым.

Джон повернулся к Юми.

— Юми, сколько мундиров ты сшила сегодня?

Юми улыбнулась, слегка порозовев.

— Сегодня я сшила два жилета, пастор Джон.

Джон оставил прекрасную и удобную жизнь в Принстоне, штат Нью-Джерси, потому что жалел бедных корейцев в Японии. В его чудесном детстве, наполненном теплом любящих родителей, он всегда переживал за корейцев, которые потеряли свою страну. Моисей и Юми никогда не видели Кореи. Его родители приняли его одного, у него не было братьев и сестер. Почему ему повезло больше, чем другим? Почему он стал «избранным» — такое слово всегда использовала его мать. «Мы выбрали тебя, наш дорогой Джон. У тебя была прекрасная улыбка, даже в самом раннем детстве. Ты был таким ласковым ребенком».

Преподавание английского класса не являлось частью его работы в качестве пастора. Джон любил звуки английских слов, звуки американской речи. Он хотел поделиться этим с бедными корейцами в Осаке. Он хотел, чтобы они знали другой язык, не только японский. Его биологические родители оставили его одного. Джон не знал, сколько ему лет. Приемные родители выбрали для него день рождения Мартина Лютера, 10 ноября. Единственное, что он знал о родителях, это то, что они покинули арендованную комнату рано утром, не заплатив хозяевам, и оставили его. Каждый раз, когда Джон видел немолодую кореянку, которая по возрасту могла бы быть его матерью, он спрашивал себя — а вдруг это она. Он хотел бы встретиться с биологическими родителями и дать им дом, обеспечить им тепло и еду.

Пастор Джон спросил одну из учениц, что она делает во время дождя. Мосасу смотрел на Юми вместо того, чтобы слушать, как девушка спотыкается, пытаясь вспомнить слово «зонтик». Он любил разглядывать ее мягкий профиль, темные грустные глаза и высокие скулы.

— Моисей, как ты можешь выучить английский, если будешь просто смотреть на Юми? — рассмеялся Джон.

Юми снова покраснела.

— Веди себя прилично, — прошептала она Мосасу по-японски.

— Не могу остановиться, пастор Джон. Я люблю ее, — заявил Мосасу.

Джон был в восторге.

— Вы двое поженитесь? — спросил пастор Джон.

Юми была ошеломлена этим вопросом.

— Она выйдет за меня замуж, — сказал Мосасу. — Я уверен.

— Что? — воскликнула Юми.

Женщины за их спинами рассмеялись. Двое учеников-мужчин громко вздохнули.

— Это здорово, — сказал Джон. — Я думаю, мы являемся свидетелями предложения. Proposal означает «предложение пожениться».

— Конечно, ты выйдешь за меня, Юми-тян. Ты же любишь меня, и я очень сильно люблю тебя. Мы поженимся. У меня есть план, — спокойно сказал Мосасу по-английски.

Юми закатила глаза. Он знал, что она хочет поехать в Америку, но он собирался остаться в Осаке и открыть собственный патинко-салон. Он намеревался обеспечить свою мать, тетушку, дядю, бабушку, когда разбогатеет. Он не сможет сделать такие деньги в Лос-Анджелесе, объяснял он. Он не мог покинуть свою семью, и Юми знала это.

— Мы с тобой любим друг друга, Юми-тян. — Мосасу улыбнулся и взял ее за руку.

Юми склонила голову, хотя и была оскорблена. Она никогда не могла сердиться на него. Он был единственным другом за всю ее жизнь.

18

Токио, март 1962 года

— Он женат? — спросила Акико, ее глаза сверкнули.

— Да. Женат, и его жена через несколько месяцев должна родить, — ответил Ноа.

— Я хочу больше узнать о твоей семье, — умоляла она.

Ноа встал, чтобы одеться.

Акико училась на социолога. Она собирала обрывочные сведения, и он был ее любимой загадкой. Но чем больше она спрашивала, тем сдержаннее он становился. Все в нем увлекало ее, но Ноа не хотел быть увлекательным. Он хотел просто быть с ней. Он не возражал, когда она изучала других. Он был ее первым корейским любовником. В постели она хотела, чтобы он говорил по-корейски.

Не желая становиться предметом исследования, Ноа не говорил о своей матери, которая продавала кимчи, а потом конфеты, чтобы он мог ходить в школу, или об отце, который умер от сурового тюремного заключения. Он не стыдился своего прошлого. Он возмущался ее любопытством. Акико была японкой из семьи высшего класса, она выросла в Минами-Асабу; ее отцу принадлежала торговая компания, и ее мать играла в теннис с экспатами в частном клубе. Акико обожала грубый секс, книги из других стран и разговоры.

— Вернись ко мне, — сказала она кокетливо.

Ноа шагнул к футону.

После лекций они занимались любовью в арендованной комнате Ноа — очень большой для студента университета, с двумя квадратными окнами, через которые свободно лился утренний свет, огромным двойным футоном и пушистым бежевым ковром. Толстые груды романов покрывали большой сосновый стол: Диккенс, Толстой, Бальзак и Гюго. Светила причудливая электрическая лампа с абажуром зеленого стекла.

Акико жила в роскошной семейной квартире в Минами-Асабу, и ее комната была в два раза больше, чем у него, но она