Неровный край ночи - Оливия Хоукер

А если кто-то запечатал дверь и с другой стороны? Антон не в силах об этом думать.

– Это опасно, – говорит Антон.

Он произносит это без назидательности, не в предупреждение. Просто констатация факта. Все опасно – музыка, послания, скрежет монетки по бумаге, черные лапы эмблемы Гитлера, стертые, словно никогда и не существовали.

Шпатель медленно опускается и падает в ведро. Эмиль долго смотрит на дело своих рук. Он достает что-то маленькое и белое из-за своего широкого пояса – аистово перо. Он прижимает перо в цемент и говорит:

– Они идут за нами, Антон. За нами – за тобой и за мной.

– Я знаю, отец.

Эмиль распрямляет спину, медленно потягиваясь. Его седая голова запрокидывается, он смотрит на звезды, идущие своими путями за черными силуэтами деревьев. Он вздыхает. Потом медленно устало говорит:

– Я нанесу этим ублюдкам последний удар, прежде чем они расправятся со мной.

Антон знает, что ему следует очистить шпатель и воспользоваться им для того, чтобы отскоблить цемент до того, как он застынет. Он должен распахнуть дверь, сломать еще не засохшую печать. В тех туннелях люди, и Антон слишком хорошо знает, что не все они служат по своему выбору. Но если он откроет дверь, оттуда повалят нацисты. Он слишком долго жалел людей, которым приходилось выбирать между жизнями своих детей и чужих; теперь и перед ним встает такой же выбор. И он оставляет шпатель лежать там, где он лежит. Он будет верен Унтербойингену, детям из марширующего оркестра, их матерям, с впалыми щеками и пустыми глазами; фрау Булочнице и тихой жене Мебельщика, морщащей лицо; Кристин Вебер, которая смогла выучить более ценные истины, чем «кровь и почва». Юджину, у которого на завтрак ломоть сала, а сад вокруг дома белеет от птичьего дерьма; и братьям Копп, кивающими ему, как один, из-за свадебного пирога. Если эсесовцы достаточно рассвирепеют, они явятся за нами всеми. Они увезут нас в те места, где нас можно будет сломать и надежно запереть.

– Слава Богу, Элизабет с детьми не здесь, – говорит Эмиль. – Слава Богу, что они этого не увидят.

Он поднимает ведро. Оно тяжелое, оно тянет его, сгибая плечи и заставляя шататься на ходу. Он уходит через темный сад в сторону церкви.

Антон спешит за ним.

– Они идут, чтобы забрать колокола. Прежде, чем забрать нас, а может, после, не знаю.

Эмиль опускает ведро возле дверки, маленького входа, которым пользуется только священник.

– Жаль это слышать, – говорит он без всякой интонации, сломленный.

– Но я не позволю им это сделать, отец. Они не могут это сделать.

Через темноту Эмиль смотрит на Антона. Глаза священника одобрительно прищуриваются, но в них не читается понимания. Он не понимает.

Они уже забрали детей. Отнять еще и музыку они не могут. Им не получить бронзовое горло, провозглашающее радость и печаль. Они не могут забрать свет у мира. Он вспоминает, как парашют открывается над ним, вспоминает спокойствие падения над Ригой.

– Эти колокола звонили до того, как появился рейх, – говорит Антон срывающимся голосом. – И Бог свидетель, я позабочусь о том, чтобы они увидели и падение Гитлера.

Эмиль медлит, уже положив руку на дверное кольцо, и суровые черты его лица смягчаются. В его молчании слышно: «Ты действительно веришь, что Гитлер падет»?

Антон кладет руку ему на плечо. Не в мужских обычаях что-то добавлять к этому, но Эмиль, похоже, понимает. Эмиль кивает, ободренный – насколько может быть ободрен человек, за которым едет серый автобус.

– Тебе нужно спланировать, как это сделать, – говорит он Антону. – Нам обоим нужно. Завтра. Ты найдешь дорогу домой в темноте?

– Найду. Но идти домой мне незачем.

– Тогда оставайся здесь, – Эмиль открывает дверь. – У меня достаточно свечей, чтобы светить нашей работе.

38

Шесть ночей уходит у Антона и Эмиля на то, чтобы вырыть яму в заброшенном поле за церковью. Они делают это под покровом темноты или в свете луны и звезд, когда облака расходятся, потому что никто не должен знать, никто не должен видеть, даже те, кого они зовут друзьями. Они трудятся, по очереди обмениваясь орудиями: пока один вонзает кирку в твердую, промерзшую землю, другой разгребает лопатой выброшенную на поверхность почву. Когда они сбивают слои упрямой твердой наледи, то растаивают ее над маленькой печуркой Эмиля. Они несут воду в темноту и выливают на дымящуюся почву, заставляя землю поддаваться.

Шесть ночей работы; днем они спят, настолько вымотанные ночным копанием, что даже не видят снов. А потом, когда яма уже глубиной в полный рост Антона и шириной с телегу, они понимают, что пора привести план в исполнение.

На седьмую ночь – ночь их последнего акта сопротивления – Антон и Эмиль вместе спускают колокол с колокольни. Они накрыли плечи куском тяжелого войлока, и он тянется за ними, пока они взбираются наверх. Там, в свете одной крошечной свечи, спрятанной за продырявленной медной заслонкой, они осматривают колокола. Даже в темноте древние колокола прекрасны, они отвечают сиянием, стоит только лучу света скользнуть по металлу. Святой дух овевает их, чарующий и неуловимый. Антон гладит рукой ближайший колокол, проводя по его изящному изгибу, и медь дрожит под его ладонью. В этой мягкой отзывчивости он слышит тысячи перезвонов. Память этих колоколов уходит за сотни лет назад и еще дальше, в другой мир, когда мы были другим народом. В изгибе их темно-бронзовых боков можно почувствовать все те давно ушедшие жизни, которые внимали их звону. Не сосчитать тех, кто слышал их песню. Но он чувствует их призрачное присутствие, слабо подрагивающее под его прикосновением.

Он думает: «Это я тоже возьму с собой, в серость, которая меня ожидает. Я буду чувствовать в этой руке живую память и музыку».

Осторожно, стоя на коленях, Антон и Эмиль оборачивают тяжелые язычки колоколов святого Колумбана войлоком, чтобы заставить их молчать. Когда они заканчивают, Антон снова кладет руку на одного из старых бронзовых песнопевцев. На этот раз его прикосновение означает молчаливое извинение: «Нам придется ненадолго заставить тебя молчать, друг мой, но не навсегда. Однажды, когда мы снова будем свободны, ты вновь обретешь свой голос».

Кажется невозможным, чтобы двое мужчин могли переместить четыре массивных колокола – особенно Антон и Эмиль, которые уже немолоды. Но с Божьей помощью сила приходит. Они ослабляют узлы веревок и аккуратно снимают каждый колокол, крепко вцепляясь в толстые грубые путы, прикладывая огромные усилия и тяжело дыша, пока опускают драгоценные реликвии на землю. Полночи уходит