Неровный край ночи - Оливия Хоукер

кузов закрыт спущенным черным брезентом. Грузовик останавливается в дорожной грязи напротив двери в церковь. Толпа местных жителей идет за ним пешком, выкрикивая протестующие слова, потрясая кулаками, хотя они, конечно, знают, как опасно это делать. Любая демонстрация сопротивления, неважно, сколь незначительная, может повлечь наказание.

Эмиль говорит Антону:

– Храни тебя Бог, друг мой.

Затем он выходит вперед, гордо подняв голову, навстречу своей судьбе. Его черное одеяние развевается, как крылья аиста. Антон спешит вслед за священником.

Как сжимается его горла от отчаяния и ненависти, когда офицер выходит из грузовика. С головы до ног в черном, длинное пальто почти доходит до отполированных вороных ботинок, эсэсовец кажется каким-то дьявольским двойником отца Эмиля, созданным словно в насмешку. Ростом он почти такой же, как Антон, но прищуренные в тени козырька глаза жестче, чем мог бы когда-либо быть взгляд Антона.

Офицер коротко кивает священнику.

– Вот и вы, отлично. Я пришел за вашими колоколами.

Не за ними – не за Антоном и Эмилем. Еще нет.

Антон искоса бросает усталый взгляд в сторону священника. Их глаза не встречаются, но Антон чувствует, как по жилам друга разливается новый поток надежды – он бежит и между ними, они делят его.

Антон говорит офицеру:

– Но… mein Herr, вы уже забрали наши колокола.

– Чепуха. Я еще не проезжал через этот город.

– Не именно вы, mein Herr, – он улыбается мужчине, широко и дружелюбно.

Антон Штарцман каждому друг; его открытая улыбка – тому доказательство.

– Это был другой офицер СС. Когда это было, отец…с неделю назад? Десять дней?

Эмиль похлопывает себя по подбородку.

– Где-то так, да…

Офицер знаком указывает Эмилю замолчать.

– Никто не приезжал сюда. Никакой дугой офицер не стал бы нарушать порядок. Эта дырка от сортира, которую вы называете деревней, находится в моей юрисдикции. Никто не будет таким дураком, чтобы вторгнуться на мою территорию, не спросив разрешения, а я никогда не отклоняюсь от своих обязанностей.

Антон поднимает руки в ошеломлении.

– Но это правда.

Отец Эмиль кивает. Он указывает на колокольню – пустую, лишь девственно чистые квадраты неба в проемах наверху.

– Сами видите, mein Herr, колоколов-то уже нет.

Толпа шепчется и вздрагивает. Местные расходятся небольшими группами, отступая к центру Унтербойингена так быстро, как они посмеют. Прибытие офицера СС не прошло бы незамеченным, неважно, семь или десять дней назад. Жители знают, что Антон солгал. Они знают, что солгал священник. И никто из них не хочет быть подвергнутым допросу.

Голос офицера поднимается на октаву.

– Вы считаете нас идиотами? Вы думаете, мы не можем содержать наши дела в порядке?

– Конечно, нет, – спокойно отвечает Эмиль.

– Эти колокола были моими, для моих нужд. Почему вы не остановили человека, который их забирал?

Эмиль пожимает плечами.

– Мы понятия не имели, что наш город был не в его юрисдикции.

– К тому же, – добавляет Антон, улыбаясь, – не думаете же вы, что мы сказали бы «нет» офицеру СС, mein Herr?

Капитан дрожит от гнева, его челюсти сжата так крепко, что Антон может посчитать линии на мускулах его щек. Затем он наклоняется близко к Антону, так близко, что можно почувствовать его дыхание.

– Сотри эту улыбочку со своего лица, сельская сволочь. Тут нечему улыбаться.

Он поворачивается к тем нескольким людям, которые осмеливаются оставаться возле церковного двора.

– Кто среди вас может подтвердить историю этого человека? Говорите осторожно; я по запаху чую ложь.

Никто не произносит ни слова. Никто не смеет пошевелиться. Антон делает глубокий вдох. Он думает: «Я сделал все, что мог. Отсюда я и поеду в лагеря, как мои ученики до того. Но я могу гордиться работой, которую проделал. Колючка в волчьей лапе, пусть и небольшая».

Из небольшой толпы доносится знакомый голос:

– Я могу поручиться за эту историю, mein Herr. Я была здесь, когда приехал офицер. Я все видела; это было девять дней назад, не десять.

Элизабет. Она вернулась. Антон не может оторвать глаз от ее лица, когда она направляется к офицеру – той знакомой обычной для нее походкой, с прямой несгибаемой спиной. Он стискивает зубы, чтобы убрать всякое выражение со своего лица, чтобы не показать любовь в своих глазах. Он сжимает кулаки, чтобы не сделать лишнего движения, чтобы не встать между Элизабет и офицером.

– Вы кто? – рявкает на нее офицер?

– Мое имя Элизабет Гертер. Я вдова; живу в этом городе уже восемь лет.

Последние зрители, наконец, рассеиваются. Они не останутся смотреть, как Антон и Элизабет лгут опасному человеку – но и предавать двух членов своего крепко сплетенного сообщества им не хочется. Тем более двух особенно любимых.

Капитан долго изучающее смотрит на лицо Элизабет, пытаясь заметить дрожь, бледность, любой знак слабости или страха. Но она держится уверенно. Она прямо смотрит в ответ, образ настоящей праведной немки, открытой и честной, верной своей стране и ничего не скрывающей.

Наконец, капитан отворачивается.

– Раз колоколов нет, значит, нет. Но я докопаюсь до истины. И когда я ее узнаю, тогда посмотрим, кого винить.

Дверь грузовика хлопает, и двигатель, кашляя, заводится. В следующий момент грузовик катит прочь, складки брезента на его кузове хлопают на ветру, он едет по главной дороге к полям, и дальше в сторону Штутгарта.

Антон и Элизабет держатся на расстоянии друг от друга, хотя его желание броситься к ней все в нем переворачивает и кажется почти невыносимым. Он видит, как она закрывает глаза, тихая и спокойная, собирается с духом, готовая принять все, что будет дальше. Как только Эмиль шепчет: «Офицер уехал я больше не вижу грузовик», – она бросается в объятия Антона. Она облегченно всхлипывает у него на груди.

– Матерь милосердная, – голос Антона дрожит. – Почему ты вернулась?

– Я не могла оставить тебя одного ждать своей участи.

– Но дети…

– Твоя сестра приглядывает за ними. Она согласилась, что если что-то случится с нами обоими, то она позаботится о них.

Он мягко отстраняет ее, держа за плечи.

– Ты должна ехать обратно, Элизабет. Ты не можешь оставаться здесь со мной. Сейчас судьба едва миновала нас – второй раз нам не выкарабкаться. Разберутся они, что стало с колоколами, или нет, они в любом случае приедут за нами однажды, за отцом Эмилем. И за мной.

Она улыбается ему.

– С Божьей помощью, мы спасемся.

– Детям нужна мать.

– С Божьей помощью, – повторяет она упрямо.

Антон не так сильно рассчитывает на Божью помощь.

– Когда Мебельщик прознает, что ты сделала, он напишет своим контактам, уж в этом будь уверена. Он скажет им, что мы