Сократ - Йозеф Томан

Анит же с удовлетворением отметил, что его резкий выпад против Сократа разом сломил в присяжных склонность к снисходительности и мирному решению. Первым же ударом он лишил Сократа сочувствия многих присяжных. Этим он, однако, не удовольствовался. Знал - у Сократа много врагов, особенно среди тех людей, с которых тот сорвал маску, прикрывавшую зияющее невежество, но и множество друзей, которым он был добрым советчиком. Необходимо было подорвать и их чувство благодарности к Сократу. Анит уже владел приемами софистики. Тем более что наблюдал их и сегодня, в выступлении Ликона. Но Анит был осмотрителен. За его спиной было достаточно судебных дел, чтобы знать, сколь изменчиво отношение толпы. Какой-нибудь пустяк - и в последнюю минуту настроение присяжных повернется в другую сторону...

За себя Анит не опасался. Главный обвинитель - Мелет, и в случае провала он понесет моральную и материальную ответственность (в последнем, впрочем, ему нетрудно помочь). Но тогда Анит не избавится от самого страшного противника! Сократ по-прежнему будет восстанавливать против него человека за человеком, лишит покоя, лишит сна... Раз за разом будет раздевать Анита перед глазами избирателей... И Анит заговорил мягко, чуть ли не ласково:

- Друзья мои! Вы все знаете, что Сократ злоупотребил своим влиянием, воспитывая и моего собственного сына...

- Он еще и об этом! Вот здорово! - раздался голос из первых рядов.

- Таким образом я сам пострадал от Сократовой "заботы" о молодежи. Скольких трудов стоит мне теперь выправить эту испорченную юную душу! Несмотря на это, я клянусь вам здесь, призывая в свидетели всех двенадцать главных богов, что нет никакой связи между моим обвинением Сократу и его дурным влиянием на моего сына!.. - Смущенные хлопки. - Мой сын уже давно стал учеником настоящих учителей мудрости, софистов. - Анит встал в позу главного актера, декламирующего монолог. - Но что мне сын в сравнении с благом нашего города, служению которому я отдал себя целиком?!

Шумные рукоплескания. Но и разрозненные выкрики неудовольствия.

- Вы видите, стало быть, - гладко продолжал Анит, - что я не предубежден против Сократа лично, и в доказательство хочу теперь упомянуть о лучших его делах, о его заслугах перед родиной. Он обнаружил примерное мужество в битвах при Потидее, Амфиполисе и Делии. Я не хочу отнять у него ни малейшей заслуги и потому упомяну о том, как он противился приказам Тридцати тиранов, не считаясь с тем, что рискует жизнью при бесчеловечном убийце Критии.

Присяжные, настроенные дружески к Сократу, оживились; враждебные ему мысленно преклонились перед величием духа Анита, который так справедливо выделяет заслуги противника, притупляя тем самым острие обвинений предыдущих ораторов и даже своего собственного; вопреки своему утверждению, что Сократ подрывает мощь государства, Анит перечисляет лучшие деяния Сократа на благо государства...

Одни друзья Сократа радуются; другие же, особенно Платон, нахмурились. Поняли: в тот момент, когда величайшие заслуги Сократа попали на язык Анита, они были вырваны из уст Сократа. Чем ему теперь защищаться?

Платон посмотрел на учителя. Увидел: на лбу - морщинки озабоченности. Увидел: изменяется лицо Сократа, улыбка, навечно вписанная в него, приобретает черточки боли. Глаза Платона встретились со взглядом Сократа. Это был погасший взгляд, но, коснувшись Платоновых глаз, он мгновенно заискрился обычным своим светом. Платон превозмог страх за учителя, задушил в себе наплыв малодушия. Ободряюще улыбнулся старику.

Меж тем Анит бросал в толпу:

- Если б демократия не одержала вовремя верх над тиранией, Сократ, несомненно, был бы в числе полутора тысяч казненных афинян!

Он приостановился, видя, что писец не поспевает за ним; сделав небольшую паузу, тихонько повторил для писца свои последние фразы. Затем, снова повернувшись к присяжным, отрывисто крикнул:

- Если б наша демократия не победила вовремя, не мог бы Сократ каждое утро по своему обычаю поклоняться солнцу! Но именно к этой, спасшей ему жизнь, демократии он неблагодарен!

Предшествовавшее этому восхваление Сократа удвоило силу удара. Воцарилась мертвая тишина - лишь жужжание насекомых трепетало над испуганным собранием.

Анит продолжал уже с возмущением:

- Он неблагодарен к той самой демократии, которая дает народу такую полноту свободы, как ни одно правительство ни одного государства! - Голос Анита зазвучал слащаво - он решил польстить присяжным: - К той самой демократии, которая щедро раздает деньги из казны всем вам, неимущим и нуждающимся!

Присяжные, сидящие на солнцепеке, потихоньку освежаются глоточками вина. Это коварное винцо в одном вызывает необузданное веселье, в другом строптивость, а кто-то беспокойно ерзает и вдруг, распалясь, выкрикивает:

- Эту мелочь-то? Медяки?!

Возглас этот прорвал и без того уже истончившуюся плотину уважения к суду.

- Требуем работы!

- Отдайте нам наши поля!

Архонту стоит многих трудов восстановить относительный порядок.

- Да пускай даст им выкричаться, - шепчет один богач на ухо другому.

- Ну, не знаю...

- Коли они могут делать что хотят, то и мы можем делать что хотим. Ничего, пускай их!

Но Анит взгремел так, что напугал присяжных:

- И все же! Нашелся среди нас человек, который день за днем обходит город и, где он ни остановится, тут же собирает толпу вокруг себя, чтоб держать речи против нас, демагогов! Слушайте, мужи афинские! И эти речи его, эти разрушительные идеи, находят почву и ширятся!

Анит задел совесть присяжных, и те быстро умолкают: кому это надо - из присяжного вдруг стать обвиняемым?

- Даже со сцены Дионисова театра обращался он к тысячам! - гремит Анит. - Дивитесь - как это так? Я вам скажу. Другу своему, поэту Эврипиду, он вбил в голову, чтобы он защищал в стихах рабов и боролся за равные права женщин с мужчинами!

Не дожидаясь, чтоб из рядов, где снова заваривалось беспокойство, поднялись новые выкрики, он быстро закончил:

- Славно бы выглядели Афины, если бы мы поставили во главе государства женщину, а сами, свободные граждане, принялись бы мыть ноги рабам!

Представление, что на месте Анита могла бы стоять какая-нибудь красавица, а сам он мыл бы ноги рабам, вызвало у неимущих взрыв веселого хохота. Разошедшись, орали:

- Слава Сократу!

Рабовладельцы - а их тут было немало - по настоянию Ликона взялись перекрикивать их:

- Позор ему! Позор!

Анит, ободренный успехом у богачей, которые наконец-то тоже раскачались, живо продолжал:

- Сократ видит зло в том, что люди, стоящие ныне во главе общины, имеют собственный дом и приличную одежду. Он, видимо, хочет, чтобы они жили как рабы! Ходили босиком и питались семечками, как он сам!

Язвительность, которой он рассчитывал рассмешить присяжных, сыграла лишь частично. Многие вдруг вспомнили, в каком притворстве живет Анит, как меняет он и одежду свою, и обращение, как он всякий раз принимает другое обличье в зависимости от того, идет ли раздавать нищенскую похлебку, или в совет, или принимает друзей в своем доме...

Анит моментально почувствовал это и отреагировал мгновенно:

- Сократ лицемерно заявляет: "Знаю, что ничего не знаю". Это разошлось по всем Афинам, но он знает, он один знает, каким должен быть справедливый человек и справедливый правитель! Ему одному ведомо, каким должно быть совершенное государство, и это он внушает своим ученикам. Сократ требует, чтоб во главе государства стоял любитель размышлять! Так, может, философ? Может, он сам?! - В тишину, наступившую после этих слов, Анит кинул вопрос:

- Что же предлагает он вам взамен нашего величайшего достижения, нашей неограниченной свободы? - Он повысил голос. - Ложную свободу, стесненную тем, что Сократ называет добровольной дисциплиной, которая якобы избавляет от духовного рабства!

Сократ повернулся к нему. Посмотрел прямо в его глаза - глаза ящерицы. Анит занервничал. Отвел взгляд. Перенес его с Сократа на присяжных - и вдруг его охватило отвратительное ощущение, будто в рядах перед ним сидят Сократы, Сократы, сотни Сократов...

Его прошиб пот. Он хотел еще многое сказать, но решил поскорее закончить.

- Мужи афинские! Вы слышали обвинение Мелета, Ликона и мое, и каждое из них в отдельности изобличает Сократа. Но перед нами три обвинения, и в совокупности они доказывают, насколько больше вреда принесли Афинам собеседования Сократа, чем пользы. Вы сами решите, умышленно или неумышленно вырывал он Афины из-под нашего влияния, чтобы подчинить их влиянию своему. Вам предстоит решить дело, важнейшее для нашего государства, - великое дело.

Один из захмелевших смельчаков встрепенулся.

- О славный Анит! Великий демагог! - Но тут же пафос его сменился доверительным тоном. - Слышь, братец, коли это такое уж трудное дельце, как ты говоришь, не кажется ли тебе, что три обола за него мало? Может, дашь по пяти?