Мое обретение полюса - Фредерик Кук

В лагере нашу радость охладили спазмы в желудках. Раненая собака, которую в течение нескольких дней мы безуспешно пытались вылечить, была положена на алтарь постигших нас неудач, и… оставшиеся в живых собаки наелись досыта. Мы тоже разделили с ними трапезу. Вкус собачьего мяса не был нам неприятен, однако многие месяцы эта собака была нашим верным товарищем, и пока наши бессовестные желудки взывали к большему количеству еще горячего, кровоточащего мяса, ощущение вины охватило меня. Мы убили живое, преданное нам существо и теперь поедали его.

На нас было страшно смотреть. Лоскуты нашей меховой одежды, продранной на локтях и коленях, развевались на ветру. Подошвы обуви, истонченные в пленку, напоминали продырявленную бумагу. Наши чулки были порваны, рубахи из птичьих шкурок скормлены собакам, а ремни, нарезанные из наших спальных мешков, день за днем шли на удовлетворение собачьих аппетитов. Все свободное время мы только тем и занимались, что латали одежду. Одетые в лохмотья, с бурыми, обезображенными морозом лицами, изборожденными глубокими морщинами, мы, судя по наружности, достигли предела деградации.

На полюсе я был худым, но теперь казалось, что моя кожа обтягивала только кости, которые, выпирая наружу, помогали мне сохранить лишь очертания человека. Эскимосы исхудали так же, как и я. Мое лицо было таким же черным, как и у них. Однако за время путешествия они поднялись на более высокий интеллектуальный уровень, тогда как я опустился. Длительное напряжение, тяжкие испытания сравняли нас. Однако мы все еще были здоровы и могли выполнять трудную работу. Не только недостаток продовольствия иссушил наши тела — самые сильные муки голода были у нас еще впереди, — мы страдали от большого переутомления.

Когда мы проходили каким-то заливом в проливе Хассел, лед дрейфовал на юг. Мы заметили множество свежих трещин, появились разводья. Там, на снегу, мы увидели крошечные следы лемминга. Мы остановились и с большим интересом разглядывали первый признак четвероногого существа. Потом мы напали на старые медвежьи следы. Нас, выходящих из пределов безжизненного мира, эти простые явления очаровывали, они говорили о том, что оставалось рукой подать до тех мест, где можно будет добыть пропитание. При мысли об этом мы свирепели, словно первобытные люди.

Мы продолжали путь на юг, подобно волкам, шедшим по медвежьим следам. Нарты, как обычно, подпрыгивали на неровном льду. В надежде добыть тюленя мы заглядывали в каждую трещину. Поднимаясь с тороса на торос, мы в бинокль обшаривали горизонт в поисках медведей.

Мы находились не далее 10 миль от земли, когда Авела с подветренной стороны приметил какое-то пятно. Взглянув в бинокль, он вскрикнул. Собаки поняли его сразу. Навострив уши, они запрыгали, натянув упряжные ремни. Мы взяли восточнее, чтобы медведь не учуял нас, однако вскоре поняли, что имеем дело с таким же голодным, как и мы, зверем, потому что он проделал тот же маневр относительно нашей изменившейся позиции. Мы охотились за ним, а он — за нами.

Спрятавшись за торосом, мы ждали, как разовьются события. Зверь настойчиво приближался, часто вставал на задние лапы словно для того, чтобы получше рассмотреть Этукишука, который расположился на манер тюленя на льду, чтобы служить приманкой. Когда до зверя оставалось несколько сот ярдов, мы спустили собак, которые, как солдаты в траншее, ожидали' этой атаки. В мгновение ока исхудалые псы окружили озадаченного зверя. Почти не издавая ни звука, собаки кидались на гигантского медведя и вонзали клыки в его ляжки. Авела выстрелил. Медведь упал.

Вся лагерная техника и все преимущества горячей пищи были забыты. Мы поглощали мясо сырым с поспешностью волков, и никакая тщательно поджаренная вырезка не показалась бы нам вкуснее. Вот до какой степени мы изголодались.

Затем мы уснули, и после продолжительного сна наши глаза впервые за долгое время открылись для того, чтобы взглянуть на мир, расцвеченный новой надеждой. Угроза неминуемой голодной смерти была отвращена, и мы посвятили целый день ритуалу поглощения пищи. Даже после этого мы держали мясо на нартах, чтобы без лишних забот насыщаться им, когда захочется. В последующие дни к нам приближались и другие медведи, пожелавшие исследовать наши кладовые, что позволяло нам иметь неограниченный запас свежего мяса.

Обеспечив себя продовольствием, мы взяли курс на пролив Веллингтон и далее на пролив Ланкастер, где я надеялся встретиться' в июле — августе с каким-нибудь шотландским китобойным судном, на котором мы могли бы добраться до дома уже в этом году. Если бы мы попытались достичь Анноатока, то нам, по всей вероятности, пришлось бы зимовать на мысе Сэбин. Лед в Норвежской бухте, простиравшийся к востоку от нас, был так же трудно проходим, как и в море Кронпринца Густава. Посчитав все «за» и «против», я увидел, что возвращение на нашу базу восточным путем в это время года не сулит ничего хорошего. Расстояния до пролива Смит и пролива Ланкастер были примерно одинаковыми, однако южное направление позволяло нам воспользоваться гладким льдом попутного дрейфа.

Решение пробиваться к проливу Ланкастер было принято 19 июня. Мы находились западнее острова Северный Корнуэлл, но устойчивые туманы лишь временами позволяли нам разглядеть его самые верхние ледяные склоны. К западу было чисто, и Земля Короля Христиана выделялась на горизонте голубоватой линией. Вокруг нас лежали небольшие ледяные поля, однако мы не испытывали никаких затруднений, связанных со сжатием. Мы часто видели медвежьи следы. Море сверкало. Воздух был приятным и теплым, термометр показывал 10° выше нуля.

При каждой остановке тяжело дышавшие собаки опрокидывались на спину и катались по снегу. Они совали свои разгоряченные носы поглубже в белый прохладный снег. Если позволяло время, они быстро устраивали в снегу удобную постель и вытягивались там словно мертвые, чтобы освежиться бодрящим сном. При пробуждающем ударе бича они проворно вскакивали и были готовы с вызывающим рычанием ринуться вперед, однако обязанность натягивать тугие ремни быстро снимала с них вновь обретенный ими бойцовский задор. Собаки набрались сил, бодрости духа и передвигались довольно быстро. Всего двое суток назад они, опустив хвосты и с трудом переставляя лапы, едва волочили нарты, не обращая внимания на слабину упряжи. Однако сочное медвежье мясо заставило их косматые хвосты гордо свернуться калачиком, что обещало нам несколько дополнительных миль в сутки.

Дрейф унес нас в пролив Пенни, что лежит на полдороге между Землей Батерста и полуостровом Гринелл. У небольших островов по обоим берегам пролийа массы льда разобщались, вскрывались и громоздились в огромные пирамиды. Поскольку здесь ледяные поля проталкивались сквозь узкие горлообразные проливчики, сжатие достигло огромной силы. Пройти можно было только посередине пролива и со скоростью не более нескольких миль в день. Однако стонущий лед дрейфовал на юг быстро. Устойчивый туман словно вуалью завешивал берега справа и слева, однако мы видели поодаль от берегов острова, по которым и определяли свое местоположение. У острова Дунд дрейф прекратился, и мы постарались пробраться к берегу полуострова Гринелл. Продвинувшись на восток, ближе к земле, мы увидели, что лед стал исключительно труднопроходимым. Однако погода стояла великолепная. На прогалинах между снежными наносами, на теплой почве, покрытой согревающим мхом, появились накопившие за зиму силы пурпурные и фиолетовые цветы — первые цветы, которые мы видели после долгой полярной ночи, и это глубоко взволновало меня. С окутанных туманом вершин до нас доносился вой волков. Повсюду виднелись следы песцов и леммингов. На горизонте появлялись гаги и чайки.