Мое обретение полюса - Фредерик Кук

Возвращаясь вдоль 100-го меридиана, мы преследовали три цели: скомпенсировать усиливающийся восточный дрейф; как можно ближе подойти к новым землям для того, чтобы исследовать часть их побережья; вычеркнуть из списка не исхоженных человеком пространств значительный пояс арктической зоны.

30 апреля шагомер зарегистрировал 121 милю, и по нашей системе счисления, которая обычно не подводила нас, мы получили широту 87°59 , долготу 100°. Астрономические наблюдения показали широту 88°0Г, долготу 97°42 . Нас относило на восток со всевозрастающей скоростью.[147] Для того чтобы скомпенсировать этот дрейф, мы двинулись на юг, отвернув немного западнее.

На нас снова давило бремя каждодневной рутины. Ощущение новизны от успеха, вся сила страсти, которую мы направляли на его достижение, словно куда-то провалились. Колеблющаяся синева утомляла глаза, подвижка льда не воодушевляла, не радовала сердца. Температура колебалась между 30 и 40° ниже нуля при постоянном ветре. 1 мая было не за горами; эта дата наводила на воспоминания о цветах и улыбках в ином, добром мире. Но здесь вокруг нас вся природа была ограничена рамками горизонта.

Вот наступило 1 мая. Оно ознаменовалось более яркими обильными вспышками на солнце, что, однако, не доставило нам никакой радости. Великолепие этого полярного пламени было обманом. Над горизонтом словно в истерике плясали миражи. Солнце описывало полные круги в небе, однако излучаемое им тепло было тоже притворством, а его свет причинял страдания. Лед был тяжелый, но гладкий.

2 мая облака закрыли небо, густой туман пал на лед. Мы с трудом прокладывали себе путь, но все же преодолели 19 миль. 3 мая пошел снег, однако к концу перехода небо прояснилось, и меня одолела тоска по родине, где уже цвели яблони и вишни.

С измотанными нервами, вооружившись компасом, я изо дня в день шагал впереди нарт. Скорость продвижения была удовлетворительной. Мы миновали 89-ю и 88-ю параллели. И 87-я, и 86-я будут скоро у нас под ногами. Кроме того, новые земли ободрят нас. Эти тяжелые дни надолго сохранятся в нашей памяти. Недостаток стимулов и нехватка питания лишали нас энергии для запоминания всех событий того драматического, холодного времени.

Напряжение длительного перехода связало наше трио узами мученичества. Собаки, эти домашние животные, которые так и не расстались за века с волчьими инстинктами, приняли нас в свое братство. Мы не слышали от них ни звука неудовольствия или несогласия, а их глаза участливо смотрели на нас, покуда мы устраивались поудобнее на отдых, зарываясь в снег. Если им случалось располагаться поблизости от нас, они окружали нас, прижимались к нам, словно пытались согреть своим звериным теплом. Порой, напоминая нам о своем присутствии, они совали свои холодные, покрытые инеем носы в спальные мешки и, тыча ими в нашу теплую кожу, будили нас.

Мы любили этих тварей и восхищались их великолепной звериной выносливостью. Их превышающая всякие человеческие возможности способность приноравливаться к любым условиям часто служила нам темой для разговоров. Собаки, одетые в шкуры, защищавшие их от любой непогоды, кидались навстречу порывам ветра, бросали вызов смертоносному шторму. Съедая только фунт пеммикана в день и не требуя от нас ни питья, ни укрытий, они охотно выполняли колоссальную работу, а затем на отдыхе предлагали нам — своим двуногим собратьям — свой мех для защиты от холода, а свои тела — в качестве изголовий. Мы научились уважать их. Узы их звериной дружбы связывали нас все крепче и крепче. Теперь, больше чем когда-либо, у нас появились основания уважать их, потому что мы совместными усилиями искали выход из этого мира, не предназначенного для обитания существ из трепетной плоти.

В районе 88-й параллели мы преодолели большие массивы тяжелого льда. Ровные поля, которые встречались нам на пути к северу, куда-то исчезли.[148] Погода заметно изменилась. Пронизывающие ветры с запада усилились, и шквалы налетали все чаще. Чистый пурпур и синева небес постепенно уступили место безобразно серому тону. Поток смерзшихся иголок по нескольку часов подряд ежедневно проносился над паком. Искушение укрыться от непогоды в сцементировавшихся снежных стенах иглу было очень велико. Однако такая задержка могла ускорить пришествие голода. У нас было достаточно пищи для того, чтобы достичь земли при хорошей погоде, но даже короткие задержки угрожали самой возможности возвращения. Поэтому нам приходилось принуждать себя бороться с дрейфом и как можно скорее продвигаться против ветра, не обращая внимания на неизбежные при этом физические страдания. У нас не было другой альтернативы, и мы старались убедить самих себя в том, что обстоятельства могли сложиться еще хуже.

Ушла в прошлое тяжелая работа по возведению иглу. С тех пор как мы покинули полюс, мы соорудили только одно и при этом потеряли драгоценные сутки, за которые неузнаваемо изменился лик безграничного пространства льда.

Небольшая шелковая палатка надежно прикрывала нас от потоков ледяного воздуха. Было по-прежнему около 50° мороза, однако наша задубевшая кожа и ставшие нечувствительными нервные волокна помогали нам не слишком остро ощущать эту пытку. Наша неизменная диета из пеммикана, чая и галет не удовлетворяла нас. Мы постоянно ощущали недоедание, однако дневной рацион пришлось не увеличить, а слегка сократить. Переход от зимы к лету мы отметили сменой иглу на палатку и мягкого снежного ложа на твердое ледяное, подметаемое ветрами.

Пытаясь поймать для обсервации солнце, я был вынужден бодрствовать в часы, отведенные для отдыха. Чтобы скоротать время, я то и дело переводил глаза с храпящих собак на храпящих людей. Однажды во время бдения меня осенило, и я разрешил загадку собачьего хвоста, загадку, над разрешением которой я бился вот уже несколько суток. Я пишу об этом здесь, рискуя подвергнуться нападкам цензуры, потому что такие моменты были характерны для нашей жизни, которую иначе не проиллюстрируешь. Подобные тривиальности давали пищу нашим мозгам. Для чего — спрашивал я себя — собаке хвост? Медведь, мускусный бык, карибу и заяц обходятся, каждый по-своему и довольно хорошо, крошечным обрубком. Зачем же, создавая собаку, природа приложила такие большие усилия для того, чтобы снабдить отличным мехом, по-видимому, совершенно бесполезный костяной отросток? У собаки хвост настолько приметен, что едва ли можно представить ее себе без этого атрибута, тем не менее арктическая природа не часто тратит силы на создание каких-либо украшений или удовлетворение капризов. Пушистый хвост имел важное назначение, в противном случае он отпал бы, отрезанный ножами морозов и времени. Да, хвост был занесен в Арктику предком собаки — волком из более теплых краев, где он предназначался для отпугивания докучливой мошкары. А здесь… Нос, уж так он создан, что может дышать только теплым воздухом. На Крайнем Севере он требует определенной защиты, и собака обеспечивает ее своим хвостом. Когда я сделал это открытие, холодный ветер, заряженный острыми снежными кристаллами, подметал пак. Все собаки лежали на льду, подставив ветру согнутую аркой спину и эффектно, словно веером, закрывая морду хвостом. Так с помощью этого придатка животное комфортабельно защищало нос от ледяной пытки.