Великий Столыпин. «Не великие потрясения, а Великая Россия» - Сергей Степанов

Обратимся к исследованиям, сводящим воедино все статистические данные по Европейской России[293]. На первый период после начала реформ пришелся всплеск выхода крестьян из общины. С 1906 по 1911 г. были подано более двух миллионов заявлений об укреплении земли в частную собственность (2286 тыс.). Самое большое число заявлений было подано в 1908 и 1909 гг. (840 тыс. и 649,9 тыс. соответственно). Число домохозяев, вышедших из общины с 1907 по 1911 г., составило 1623,8 тыс. – многие изменили свое первоначальное решение, кому-то было отказано и т.п. Статистические данные за все годы реформы несколько разнятся, ибо нет ничего более лукавого, чем статистика. В монографии С.М. Дубровского, самой основательной по фактическому материалу за весь советский и постсоветский период, приводятся данные по 40 губерниям Европейской России, из которых следует, что к 1 января 1916 г. из общины выделилось 2 478 244 домохозяина, то есть 22% от всех общинных дворов[294]. В Большой Советской энциклопедии приводится то же самое количество домохозяев, но указывается, что они составляли 26% числа общинных дворов[295]. В послесоветскую эпоху наметилась тенденция увеличения доли крестьян, вышедших из общины. Так, В.Г. Тюкавкин пишет, что за весь период реформ было подано 3736 тыс. заявлений на выход, что составило 40,6% числа общинников[296]. Но подать заявление еще не означало выйти из общины. Если подсчитать процент реально вышедших, используя те статистические данные, которыми оперировал В.Г. Тюкавкин, то получится 28,5% общинников.

Почему только четверть крестьян или чуть больше выбрали экономическую свободу? Столыпин, опираясь на результаты первых трех лет преобразований, уверенно предсказывал: «При такой же успешной работе, еще через 6 – 7 таких же периодов, таких же трехлетий, общины в России – там, где она отжила свой век – почти уже не будет»[297]. Из его слов видно, что Столыпин понимал невозможность в одночасье сломать общинную психологию крестьянства. Он предупреждал, что упразднение общины растянется на длительное время. Более того, правительство не собиралось повсеместно ликвидировать этот институт. Ведь Столыпин подчеркивал, что общины «почти уже не будет» там, «где она отжила свой век».

Однако при подготовке и реализации столыпинской аграрной реформы был намеренно оставлен в стороне вопрос о помещичьем землевладении. С.Ю. Витте считал эту уловку наивной и с сарказмом писал: «У Столыпина явилась такая простая, можно сказать, детская мысль, но во взрослой голове, а именно для того, чтобы обеспечить помещиков, т.е. частных землевладельцев, чтобы увеличить число этих землевладельцев, нужно, чтобы многие из крестьян сделались частными землевладельцами, чтобы их было, скажем, не десятки тысяч, а, пожалуй, миллионы». Покинувшие общину «новые помещики», как их иронически называли, по-прежнему оставались в тисках малоземелья. Крестьяне понимали, что хуторское хозяйство не прибавит им ни десятины земли. Современник передает разговор нескольких крестьян: «Вот у меня три парня – отрубов на них не дают, а парни на возрасте лет. Подрастут, что я буду с ними делать? Разбить по пяти десятин, три избы поставить. Ведь это – если господь пошлет мне жену, через семь лет будет на 15 десятинах 4 хутора. При такой-то малой земле, что же будет? Платить за нее плати, а просвета никакого. Чуть что, сейчас скажут: «собственник, тебе прирезки не может быть».

Общинники продолжали мечтать о великом «черном переделе», о переходе в их натруженные руки той пашни, которую они считали исконно своей по праву пота и крови, пролитой ими, их отцами, дедами и прадедами. Столыпин рассчитывал, что освобождение от общинных пут превратит крестьян в прочный оплот власти. Он писал царю: «Я видел членов первой Думы из крестьян-революционеров, которые теперь страстные хуторяне и люди порядка»[298]. Но были и другие депутаты, причем не левой I Государственной думы, которую называли «думой народного гнева», а вполне лояльной, консервативной по своему составу III Государственной думы.

Крестьянские депутаты, входившие во фракцию крайне правых, негативно отнеслись к аграрной реформе, поскольку она, по их мнению, обходила вопрос о крестьянском малоземелье. Крестьянин М.С. Андрейчук восклицал: «Нельзя говорить, что если мы проведем закон 9 ноября, то этим самым аграрный вопрос разрешится». Правительство предлагало крестьянам расширять свои владения, пользуясь ссудами Крестьянского банка. Это предложение вызвало негодование правых крестьян. Депутат Я.С. Никитюк выражал обоснованные сомнения в альтруизме банкиров: «Говорят, у нас есть земельные банки, пусть они вам помогают. Да, верно, есть. Кому же они помогают? Только богатым, у кого уже есть земля, а бедному даже ссуды не выдадут»[299]. Правые крестьяне изложили свое требование в проекте 42-х. Суть проекта состояла все в той же идее принудительного отчуждения помещичьей земли, отвергнутой Столыпиным в период II Государственной думы. Только на сей раз проект был подписан не левыми, а правыми депутатами и выдержан в духе монархической риторики. Думское большинство забраковало проект принудительного отчуждения помещичьих владений. Но это не могло похоронить крестьянскую мечту о черном переделе.

За думскими прениями вокруг столыпинских аграрных преобразований внимательно следил человек, которому предстояло разрушить все, что созидал Столыпин. Лидер большевиков В.И. Ленин допускал возможность успешной реализации столыпинских аграрных реформ. «В истории, – писал он в 1908 г., – бывали примеры успеха подобной политики. Было бы пустой и глупой демократической фразеологией, если бы мы сказали, что в России успех такой политики «невозможен». Возможен!»[300] Однако в выступлениях правых крестьян он увидел благоприятный признак для революции, загнанной Столыпиным в подполье, но недобитой окончательно. В статье «Аграрные прения в III Думе» Ленин писал: «И то обстоятельство, что в черносотенной Думе, выбранной на основе избирательного закона, специально подделанного в пользу помещиков по указанию объединенного дворянства, при господстве самой отчаянной реакции и бесшабашного белого террора, – что в такой Думе 42 крестьянина подписали подобный проект, это лучше всяких рассуждений доказывает революционность крестьянской массы в современной России»[301].

Прошло всего несколько лет, и большевики мастерски сыграли на вековой тяге крестьян к земле, на их страсти «всех уравнять, все привести к одному уровню», о которой предостерегал Столыпин.

Переселенческая политика